а здесь постик

Если ты избавляешься от своего прошлого, то будь готов к тому, что настоящее начнет чем-то заполняться. Кем-то. Избавление от старых связей непременно ведет к образованию новых, и так по кругу, бесконечно. До самого конца, пока ты не остался одним-единственным человеком в мире. Саске не стремился оставаться одним-единственным, но одному, в одиночку, в стороне ото всех — вполне. По крайней мере, сейчас. По крайней мере, на ближайшее время. По крайней мере, когда порешал со своими старыми связями и теперь, если так посмотреть, успел обзавестись... новыми?

У юноши не осталось ни сил, ни желания обдумывать всё это сейчас, будучи вымотанным, усталым и тяжелым, несмотря на облегчение по ряду долгое время мучивших вопросов. Он позволил бы себе нырнуть в свой внутренний мир, если бы знал, что в мире не осталось ничего другого; ничего другого, для чего требовалась бы сила. Однако Кагуя, воскрешения, вся эта война и её последствия — это наглядно показало, что шиноби — не предел мощи, угроза — настоящая — могла исходить вовсе не от самих людей, а потому Учиха понадобится ещё больше силы, ещё больше знаний, ещё меньше привязки к тому миру, в котором он существовал все эти годы. Ему всегда будет мало. Ему никогда не найдётся месте среди тех, кому достаточно и кто успел устать. Такова его деформация, установка, характер; таков его выбор, таково решение, принятое самостоятельно после всех манипуляций над его жизнью со стороны Итачи, Конохи, Орочимару, Обито, Мадары... Теперь он сам по себе, сам себе режиссер и судья. И потому не стоило, не имелось смысла открыть в себе то, что могло хоть как зацепиться за других людей. За Команду Номер Семь, за Итачи, за "Така". Ведь даже последние... последние, не задавая вопросов о глубокой натуре Саске, о его прошлом, да вообще не интересуясь — как и мир прежде — его историей, поддержали, пошли и заняли какую-то нишу в сердце нукэнина. Странную, неоднозначную, но юноша знал это чувство — когда не всё равно до той степени, чтобы беспокоиться на бытовом уровне, но совсем недостаточно, когда речь заходила о цели, ради которой можно не задумываясь переступить. Пока не поздно, пока это не нужно, пока ошибки не повторились, Учиха решил обрубить и здесь всё тоже.

Суйгетсу. Карин. Джуго. Наверное, Саске многое мог бы сказать о них. Если бы захотел. Если бы это было важно. Если бы это не стало укреплением того, что вполне можно было назвать тонкой, хлипкой, но связью. Нитью. Потому не сказал и не скажет, намереваясь выкинуть из памяти, сердца и нутра, сохранять в котором хоть что-то оказалось достаточно сложно: всё выпадало, а что не выпадало, то деформировалось. Ни то под проклятьем, ни то под сломанной личностью, ни то под решениями. И всё-таки. Ему правда надо идти.

Это уже и планировал было сделать, отчего-то не оттолкнув Карин сразу и позволив ей словно бы в последний раз прикоснуться к себе (как же это всеобщее помешательство раздражало и вводило в недоумение, если честно; какой-то чертов гротеск и преувеличение привлекательности, с которым Учиха приходилось жить и ловить саркастические реакции своего окружения, да и свои собственные). Ей было особенно много, что сказать, ведь эта девица так походила на Сакуру. В плохом, хорошем и никаком смыслах: обе отчего-то любили его, обе и чёрта о Саске не знали, на деле понятия не имея ни о его прошлом, ни о нём самом, обе готовы сделать и последовать почти куда угодно; обе были досаждающими, но полезными. И обе были разными. Никакой драмы — кроме Саске — в жизни Сакуры, и жизнь как единая драма, в которой Учиха стал закономерной фиксацией с понятной болью в жизни Карин. Джуго... с ним всё куда страннее, но понятнее. Даже понятнее, чем с Суйгетсу, чей ход мысли юноша так и не смог в полной мере понять. Да, если честно, даже не пытался. Ему всё равно. Это не было его целью. Его цель — смерть Итачи, после — месть Конохе, а теперь... теперь его цели с "Така" не пересекались. Саске один на один с собой. Стоило бояться. Ему или... миру.

Однако, когда Учиха ощутил себя стиснутым в объятиях, то даже как-то шире раскрыл глаза, немного удивившись. Это... неловко и странно, ведь на протяжении многих лет он не то чтобы часто обнимался. Тем более искреннее. Тем более прощаясь. Тем более... вот со всей этой предысторией. С Джуго, который тёплый, но вовсе не телом, а... душой. Странное ощущение. Секунда чего-то вздрогнувшего в Саске, какого-то момента удовлетворения и принятия, прежде чем всё вернулось на свои места. Но отталкивать никого не стал. Пускай возьмут это в качестве извинений. Ведь, каков момент: всех троих Учиха Саске пытался убить. Как минимум единожды. Каждого из них бросал. Как минимум единожды. А они всё равно остались с ним, имея возможность уйти. А они всё равно пришли попрощаться, даже зная, что сам нукэнин этого делать не намеревался.

Объятия разжались, дискомфорт спал. Наконец-то. Юноша усмехнулся, ненадолго прикрыв глаза, после чего отцепил от себя Карин, обошел Суйгентсу и спокойно двинулся дальше.

— Вы все, — однако, остановился спустя десяток шагов. Обернулся в профиль. На лице мелькнула невыразительная улыбка, — спасибо, -  после чего двинулся дальше, вскоре вовсе исчезнув благодаря своим техникам. Из поля зрения мира, к которому временно (?) решил себя не относить.

Учиха Саске умел улыбаться. Он просто не видел в этом тяги или повода. Однако с "Така", как и с Командой Номер Семь, это выходило проще, чем с другими. Выходило в принципе. Особенно с Наруто, особенно с Суйгетсу (этот водяной умел смешить, отрицать не стоило). Как бы холоден Учиха не был, сколько бы мир ему не безразличен, а когда-то давно — в самом начале — его сердце отличалось проклятой, но очевидной тягой к теплу, а ещё юноша неизменно не страдал аморальностью (вне своего короткого помутнения), какой хронически страдал даже Итачи. А, значит, улыбка — это те двери в мир, что открывались редко, но непременно несли за собой чуть больше, чем слова или постоянная эмоциональная взвинченность других. И подобно деликатесу на то и являлась исключением.

Из прежних встреч с Ооцуцуки и с той информацией, что Учиха умудрился насобирать, идя в том числе по их следам, шиноби успел понять, что это не те боги, которые отличались миролюбивостью или снисхождением к нижестоящим. Видение мусора, агрессия, отсутствие церемониала, высокомерие - это свойственные для них повадки, причины чего Учиха понятны и на которые ему, что очевидно, плевать. Всё даже на этот раз изначально пошло по аналогичному сценарию, по протоптанной дороге. Просто Саске решил заглянуть чуть глубже, перестать оттягивать, потерпеть чуть дольше, рискнуть большим объёмом чакры, чтобы наконец сделать настоящий скачок в своих исследованиях, в своём аспекте познания мира. Рискнув же, словил... что-то другое. Такое же экспериментальное, как для самого странника, только на каком-то ином уроне; кажется, ему показывали, что способны выстроить диалог. Зачем? О, нет, вот тут Саске быстро смекнул, в чём дело. Хотя бы в общих чертах.

"Кагуя", - усмехнулся он про себя. Знакомое имя, однако. Проблемное. Почти нарицательное. Значит, тема их задевала и являлась несколько размытой для самих Ооцуцуки, которые, видимо, всё-таки не есть единая, равно осведомленная структура. Или же у них остались какие-то свои дела что к ней, что к миру, в котором она по слухам осела (если второе, что дело плохо; ладно, не новость для Саске, не зря годы жизни растратил). Может быть и что-то другое, но ничего иного в голову Учиха не приходило. Он не отличался раздутой фантазией, предпочитая исходить к тому, что знал и что вполне способно выйти из этих знаний.

- Она запечатала. Дважды. С недавних пор - моей рукой, - нет, не будет упоминать Наруто, потому что дело не в нём; потому что никого иного втягивать в это Учиха не планировал. Пока уж точно: слишком рискованно, а вероятность притянуть за собой хвост велик (почти неизбежен). Сейчас он открывался, предоставляя подобную информацию, однако этим самым отвечал на некоторые уступки - не агрессию - со стороны Ооцуцуки. Появление второго бога, не за спиной и не в иной форме, тоже ведь являлось уступкой и призывом к диалогу - уже с их стороны. К обмену информацией. Начальный этап, на котором все поняли, что лучше воздержаться от стычки, по крайней мере на какое-то время. Насколько равноценно... что же, вопрос относительный и пока подвешенный. - С концами, собственной же силой, обернувшейся против неё, - вполовину важно, однако Саске всё-таки добавил. Между тем бдительности не терял, будучи неизменно готовым действовать и сканируя пространство кругом себя.

- Я тоже хочу знать о ней. Больше того, что мне уже известно, - неизменная беспристрастность без страха, но с объективным напряжением; Учиха неизменно понимал, с кем имел дело. И насколько не важным являлся факт присутствия клона, когда его самого найти труда не составляло. Эти двое, похоже, в самом деле настроены на что-то большее, нежели расправа с насекомым (что далось бы им, тем не менее, не так-то просто). Как раз то, чего искал Учиха, не слишком, правда, представляя, как именно вести диалог и что... что может предложить. Каждая из сторон. Кроме ненападения. Ведь у шиноби козырей откровенно меньше. И сил. И много чего ещё. - Расскажите мне, какое дело вы имеете к ней и для чего желаете найти, - знал, что желают, потому что в собственных поисках по следам богини обнаруживал признаки этого, если не считать нынешнего поведения Ооцуцуки, подтверждавшего данность. Кое-чего обещало начать вырисовываться да хоть сколько-то встать на место. - В свою очередь сделаю тоже самое.

Вообще-то Саске почти всегда торопился домой, в своё "поселение в поселении". Ему нравился дом. Ему нравился его клан. Ему больше нигде — даже в академии — так не нравилось, как на улочках родовой резиденции, где кругом не было никого, кроме Учиха. Здесь мальчишка ощущал себя свободным, причастным, в безопасности, может быть не нужным, но... своим. Здесь он оживал, здесь черпал мотивацию, здесь находил все то, что любил; за воротами его дома заканчивались интересы Саске, заканчивался его мир. А почему так происходило сказать не мог: то ли дети всё-таки видят чуть больше, не понимая этого и непроизвольно реагируя на косые взгляды огораживанием от мира, что им не доверяет, или просто что-то ещё. Если совсем честно, то наследственный шиноби даже в Академию ходил только потому, что так Учиха смогут гордиться им, потому что для них это важно, потому что они — сильнейшие, и ему непременно стоило стать таким же. Другие дети, как и сенсеи, Саске интересовали мало, мнение их для него цены не имело вовсе, он не искал их контакта и не стремился узнать, всегда думая о том, как вернётся домой и поговорит с родителями, со старшим братом, с тётей и дядей; как будет больше тренироваться, набивая ссадины и синяки, чтобы заслужить хотя бы минуту внимания. Особенно отца, лучше всего отца. И даже если его в очередной раз проигнорируют — дома — это будет ничего страшного, потому что тогда мальчишка постарается ещё лучше, будет тренироваться ещё больше, потому что он — Учиха. Иного Саске не знал. Иного не искал. Иное ему было чуждо и не нужно. Потому Учиха Саске всегда торопился домой, натягивая на лицо улыбку и стараясь отбросить всё то, что его беспокоило, словно такого и не было вовсе.

Сегодня мальчишка задержался допоздна. В Академии у него снова лучшие результаты, и учитель на этот раз решил дать Учиха внеурочную программу, сказав, что если он справится, то покажет ему кое-что ещё по сюрикенам. И Саске, конечно же, не позволил себе не справиться: пришлось показать ученику один из приемов после-после занятий, а дальше вдохновлённый мальчишка занял себя сам, ещё несколько часов провозившись на тренировке. Вот же, наверное, отец будет гордиться! Он в последнее время обращал на младшего сына чуть больше внимания, чем прежде, хоть и делал это с какой-то грустью (Саске чувствовал), и всё же. Непременно стоило бежать домой, воодушевленным и переполненным ожиданиями о реакции на свои успехи. А потом, а потом, а потом он непременно покажет всё на практике, и будет тренироваться ещё больше, и тогда, и тогда, и тогда...

Прибежав домой, Саске обнаружил, что никого не было. Свет везде погашен (это странно), тишина стояла гробовая (это странно) и... воздух перенасыщен странным запахом. Мальчишка ещё не знал, что больше никогда его не забудет, но его преемственная генетика шиноби уже понимала, что что-то пошло не так. Ведь, кажется, так пахла кровь. Смерть. Рассказы отца и брата о войне.

— Папа? Мама? Дедушка?... Кто-то? Нии-сан? — ни ответа, ни привета. Одна только тишина.

Когда Саске начал обнаруживать знакомые лица — тела, вернее — одно за другим, то внутри него что-то застыло. Отключилось, вынужденно притупилось, заставляя идти по улочкам, высматривать среди изувеченных  тел знакомые и отчего-то идти  к своему дому, где были отец и мать. Так сделал бы любой ребенок, не так ли? Нормальный, любящий свою семью и свой клан, чей разум очень бы хотел, чтобы всё было в порядке, а оттого способный отрицать некоторые... тревожные, морозившие всё нутро и душу факты. Его уже раздирала тихая истерика. Он уже не замечал, как простые шаги стали бегом. Он уже не игнорировал, что знал, что произошло. Что все они — все части его мира — мертвы.

А кругом кровь. Ещё не засохшая, в темноте под луной разве что похожая на лужи или тёмные пятна. Юный Учиха понимал, что его оцепенение начало сдавать позиции, ощущаясь тряской в ногах и желанием бежать ещё быстрее. Для того, чтобы заставить его воспринимать то, что он видел и понимал, многого не нужно было.

— Мама?... Папа?... — но ответа не последовало, в который раз. Пришлось дойти до комнаты родителей, не встречая да не слыша ничего, кроме окутывавшей звенящей тишины. На секунду задержаться, прежде чем в решительностью большей, чем Саске испытывал на деле, приоткрыть дверь.

А? Живая душа, знакомая фигура. Это... Итачи. Мальчишка было обрадовался и собрался подбежать к нему, но в следующее мгновение заметил тела отца и матери. Они были неподвижны и, кажется, там... там тоже лужи крови. Итачи не успел, опоздал, прибыл слишком поздно? Ему что-то известно? Чёрт подери! Но зато он жив. А значит, способен что-то сделать, непременно что-то знал и... это же старший брат, он очень сильный! Успевшая дойти до точки кипения паника отчаянно выплеснулась наружу, когда один самых близких, но по-детски ненавистных людей нашелся среди всего этого Ада. Теперь мальчишка отвлекся на него, зацепившись словно бы как за единственный сучок, как за последнюю надежду.

— Нии-сан, что... что с папой и мамой? — напряжение и легкая дрожь во всём теле, но он не обратил на это внимания, цепляясь, цепляясь, цепляясь; весь мир сошел до точки, все стадии принятия в голове смешались. Слишком много всего за слишком короткий срок, Саске ничего не понимал, но вопрошал о помощи и спасении — не себя, но других — у того единственного, кто точно мог что-то сделать. Кто здесь был. Они вместе смогут, они же братья. Они же Учиха. — Почему, что... произошло, кто вообще мог такое сделать? — сжатые в кулаки руки буквально в кровь из-за перенапряженных пальцев, когти въелись в кожу. Но... в момент оказались разжаты. От удивления, от неожиданности. Потому что раздался звук и произошло то, чего мальчишка не ожидал вообще. Внутренняя паника и ужас переключились на что-то ещё, чего Саске никогда прежде не испытывал. Он растерялся ещё больше. Это... Что... Сюрикен?

[indent] Король знал, что она будет кричать, он просто не думал… что настолько отчаянно и надломано. Слишком уж образ непоколебимой и сильной женщины въелся в его память, еще с самого далекого детства, когда она впервые приветствовала его под ветвями мирового древа на эльфийском празднике.
[indent] — О чем ты думаешь, король!? – Тиранда стучит по столу кулаком и несчастная мебель надрывно скрипит под дикой силой жрицы, которую она вложила в свой удар. Будь Андуин не настолько с ней знаком, испугался бы за свою жизнь. Абсолютно черные глаза ночной эльфийки с проблесками дикого пламени в нем – отголосков гнева Элуны, подарившей своим детям новое дыхание для их бесконечной мести. Тиранда была старше, мудрее, сильнее и выше его, если бы она захотела, то легко бы убила Андуина, но вместо этого она признавала его лидером их альянса, выполняла его приказы, пусть и могла бы легко отобрать эту власть. Жрица Элуны сжимала и разжимала кулаки, дожидаясь ответа от короля Штормграда, готовая кричать вновь, доказывая свою правоту. А в голосе ее сквозила такая боль, что резала и самого Ринна глубокими ранами. Она доверилась ему, они все доверились, каждый, кто пришел под стены Штормграда из пылающего огнем мирового древа, от стен рушащегося Дарнаса, в попытках спастись, найти в себе силы вновь жить, а не просто выживать, восстановить хрупкую надежду, что все еще теплилась в их сердцах. И, конечно, отомстить, за боль, за предательство, за сотни невинных, сгоревших живьем в попытке спасти Тельдрассил, хоть как-то обуздать жестокий огонь, охвативший священные ветви.
[indent] — Я думаю о тех, кто еще живет. – Спокойно произносит Андуин и жрица тихо вздыхает. Она видела эти тела, что лежат в порту, безмятежные оловянные солдатики, накрытые белой холщой, словно снежным покрывалом. Их гибель была предрешена в тот самый момент, когда они вскинули мечи в клятве пролить кровь своего противника, не оставить его безнаказанным. Когда поклялись отомстить и потребовать ответа за нападение на беззащитных. Такова была идея, светлая и прямая, что абсолютно не успокаивала и боли от потери не приглушала. Солдаты – чьи-то дети, чьи-то родители, что никогда не увидят своих родных просторов. И чем дальше, тем только хуже, ведь как только начнет редеть регулярная армия, то в ход пойдет призыв обычных сограждан, тех, что для меча никогда не были пригодны.
[indent] — И ты ей правда веришь? – Тиранда смотрела в окно, упрямо не желая поворачиваться, словно если она не видит короля Штормграда, то сможет абстрагироваться от происходящего в его кабинете как от дурного сна… в последнее время только дурные сны им и снятся.
[indent] — Нет. – Андуин качает головой, тяжесть, дикая и непомерная ложится с этими словами на его плечи. Он принял решение, за которое, возможно, расплачиваться придется не ему, но всему Альянсу. — Но и по-другому поступить не могу.

---

[indent] Это была чужая земля, отравленная. Давным-давно мертвая, разворошенная еще в те времена, когда по ней шагала мертвая армия принца Артаса и с тех пор так и не восстановившаяся окончательно. Когда-то зеленый край, полный жизни и магии, теперь представлял собой плачевное зрелище и лишь только удушливый смог драл горло с другой стороны, заставляя сипло кашлять.
[indent] Договор был на удивление прост – прийти одному. Как отказаться от такой легкой и простой западни, в которую так невозможно угодить, если у тебя есть хоть капля самосохранения. Вокруг бывших владений Ветрокрылых даже воронье не летало – всех спугнули агенты как с одной, так и с другой стороны, незаметно притаившиеся по обе стороны, только и ожидающие сигнала, когда все пойдет не так и можно будет вступить в схватку. Ведь в этом и есть истинный смысл дипломатии – всегда готовиться к худшему, даже при самом приятном раскладе. Эти уроки Ринн выучил очень хорошо, вдоволь насмотревшись со стороны. Стоящая рядом Валира напряглась, готовая к прыжку на неизвестного врага, который, возможно, выскочит из-за ближайшего угла, далекого камня, неприметной тени рядом – на что было способно коварство госпожи мертвых, кто как не она об этом знала.
[indent] Андуин взглянул на пасмурное небо, на тяжелые свинцовые тучи, нависшие серьезной угрозой обрушить всю ярость стихии на его голову и в довесок ударить его молнией, чтобы знал, что значит принимать глупые решения. Возможно он сегодня умрет, сам придя в когти своего злейшего врага, возможно его похоронят рядом с отцом и жрицы будут петь песню уже для двух львов, а не одного, но перед этим Генн его воскресит… чтобы лично придушить за то, что не сказал ему о этой операции. Говорить Седогриву о том, что он идет на переговоры с Сильваной вообще идея крайне недальновидная, старый ворген мало того, чтобы не пустил его самого, скорее уж бы первым помчался на место встречи, врываясь на эти земли серой яростной тенью, разбивая все на своем пути и желая лишь откусить голову своей давней противнице. Попытки объяснить это начальнику разведки закончились тем, что он рассмеялся, но, судя по тому, что сейчас на поляне никто не пытается перегрызть горло видневшемуся из-за кустов отрекшемуся, прикорнувшему у небольших скал, то Генну о том, куда отправился король Штормграда, никто не сказал. А нотации он послушает потом… когда все закончится.
[indent] Яркая молния разрезала черные пышные облака и только через несколько секунд округа огласилась раскатистым ревом небес, добавляя в не особо приятную картину еще несколько штрихов. Андуин прошел вперед – он видел фигуру королевы банши, она не пряталась и вполне спокойно себя чувствовала там, где когда-то прошла вся ее жизнь. Что было во времена нежизни остается только догадываться, как и догадываться о чувствах и ощущениях самой Сильваны. Он все наделся… лелеял смутную надежду, что если взглянет в ее мертвые глаза, то найдет хотя бы отголосок той, прошлой Сильваны, которая защищала эти земли до последнего вздоха, не давала Артасу продвинуться дальше и умерла со своими идеалами, теми самыми, которые так легко предала совсем недавно.
[indent] Юный король вытащил из ножен Шаломейн, передавая его Валире, агент перехватила эфес, недовольно смотря на другую сторону широкой поляны, слишком много подозрений как с одной, так и с другой стороны. Андуин смотрел на это с долей любопытства, что еще оставалось делать, пока никакая отравленная стрела в его сердце не летит и на том спасибо.
[indent] — Сильвана Ветрокрылая. – Он остановился в пяти шагах от нее, достаточно, чтобы поставить щит и отвадить удар, если он вдруг случится. Слишком много всего произошло, чтобы так просто не ожидать очередного внезапного хода от вождя Орды. — Я так понимаю, что у нас много тем для обсуждения.
[indent] Кричать с самого начала и топать ногами, что она преступница Андуин не собирался, пусть и слышал, как Валира за его спиной скрипит зубами, желая вогнать в Сильвану меч Вариана и поглубже. Короля, которого Ветрокрылая оставила умирать на чужих берегах…

Юлия Савичева - Корабли
ошибка. повторите попытку.
[отклонить]
ошибка. разрыв между фрагментами. ошибка.
фрагмент не найден.
ошибка.
[отклонить]
отсутствует окончание корневого кода.
ошибка.
[отклонить]
ошибка.ошибка. ошибка. ошибка. ошибка. ошибка. ошибка. ошибка. ошибка. ошибка. ошибка. ошибка. ошибка.
[отклонить]

глаза, открывающие и закрывающие миры, проникающие в самую его глубь, смотрели в... небо? в самом деле, над ними по-прежнему было небо. серое, затянутое тучами, что вот-вот и начнёт капать. зрение то и дело блурит, плывет, мельтешит, меняет контрастность, четкость, искривление, мекнет, гаснет и вновь зажигается. коды смешивались и маячили перед обзором, навязчиво выдавая окно за окном, призывая к реакции и действиям. вытесняли друг друга, меркли, выбивались пикселями. в той плоскости они оба распадались на частицы, рассыпаясь в тёмную пыль и медленно уходя в ничто. но, если честно, саске плевать на тот мир. в этом мире, единственно-реальном, он ощущал холодеющую руку брата, что сжимал из последних сил, лёжа потрепанным кровавым месивом рядом с ним. по-настоящему. под настоящим серым небом. ещё немного - и ощущая на своих щеках настоящие холодные капли. руки, капли, успокоение и смерть. ну вот и всё.

мы свободны, итачи.
мы оба теперь свободны.

потому что у них не было выбора. один слишком стёрт, а второй не желал быть возвращенным. остались только они, и не станет их тоже вместе. обоих. система осталась довольна, лишившись двух не подконтрольных учиха. учиха довольны и сами, лишившись себя.

саске из последних сил запустил принудительное закрытие всех окон, чтобы просто взглянуть на серое небо над собой, почувствовать капли на ресницах и коже, крепче сжать руку брата и, наконец, закрыть глаза. насовсем.

мы наконец-то свободны, нии-сан.

никакой перезагрузки не планировалось.
никакого включения. ничего экстренного.
жизнь должна была остановиться. совсем.
так, как саске того и хотел. как верно.
но... кажется, что-то опять пошло не так.
он жив. снова. опять.

внутри ничего. пусто. единая картина отсутствовала. ничего не видно, значит, глаза перевязаны, как и конечности вне контроля, сдерживались - в реальности. знакомое ощущение, но... плевать, если честно. меланхолично заглянут внутрь собственных кодов, тут же споткнувшись о мониторинг со стороны, и... хах?

- можешь даже не пытаться идти дальше, саске, - тот самый голос. обито. корень, значит? какая ирония. только память на месте, почему не стерли? не вся, но себя и своё прошлое осознавал полностью. они работали иначе. однако, ничего не говорил, продолжая молча пропускать собственные коды. в который раз... видоизмененные. кажется, вставленные заплатки перекрывали огромные разрывы и утерянные базы. собран по крупицам. словно бы оно саске нужно. меланхолия, пустота, сухая констатация ничего не значивших и никуда не ведших фактов. - тебя было слишком сложно собрать по частям, и чтобы выследить тоже попотеть пришлось, знаешь ли. так что прости, ничего личного, - да, как же, знал учиха этого ублюдка. косил под идиота, а сам... впрочем, не плевать ли? - сам понимаешь, что иначе тебя держать небезопасно. так себе история с корнем, в курсе же, сколько проблем нам доставил, а, ярэ-ярэ...

- зачем? - бесцветно отрезал, когда снова и снова последовали слова. интонация по ту сторону изменилось. - мы были нужны вам мертвыми. но я всё ещё здесь. снова.

- о, саске, не торопись. и слушай. мне предстоит многое тебе рассказать. [...]

и обито рассказал. не то чтобы правду, не то чтобы важную для саске, но этого хватило для того, чтобы дать ему возможность существовать. никогда более - из любви или ненависти, как прежде, никогда - не ради планки и персонального бога, но... потому что память учиха? потому что всё не должно быть задаром, потому что корень, дикий в своих методах и институционализме, по итогу существовал не просто так, имея свою цель и, так или иначе, поддерживая мир? саске это не слишком волновало - ни прежде, ни сейчас, однако частично перепрошитый, частично утраченный код, как и абсолютное ничто, нуждавшееся в заполнении хоть чем-то - на том и сошёлся. в конце-то концов, он был оружием. всегда, хах? миру нужно оружие. в конце-то концов, саске повезло: корню оказалось не под силу прошить его, стерев, как прежде. слишком много правок и модификаций пережил, слишком много оригинальны данных утрачено, слишком много структур порождено и замещено вирусом орочимару, адаптировавшемуся и преобразовавшемуся внутри тела - их традиционной корневой перепрошивки учиха бы просто не пережил, в то время как экземпляром являлся более чем ценным; теперь, когда итачи более не существовало, и подавно. а работа для такого как он найдётся всегда: по обе стороны мира.

кажется, что этот год длился целую вечность. или наоборот - пролетел одним днём. учиха пережил множество тренировок, обновлений и видоизменений, не слишком осознавая себя в этом. не слишком желая и не слишком имея возможность: вечный баланс между заданиями и нахождением под ни то вирусом, ни то химией, что позволяла пичкать себя больше, выжимать из себя больше, а лишним - словно оно в нём имелось - задаваться меньше. саске не чувствовал себя счастливым, не чувствовал себя на своём месте, вообще едва ли чувствовал, однако точно ощущал, что становился ещё сильнее, что в сомнительных занятиях получал ещё больше возможностей; привычный для него паттерн, даже если теперь не было того, для кого стоило прыгать ввысь. просто так. итачи некоторой частью оставался в нём, будучи поглощенным, а стать слабым - это не то, что оценил бы старший, всегда будучи самым сильным, поплатившимся за это всем. саске повторял. а ещё часть его, учиха саске, имелась в нём почти живая - в его сети, но за пределами этого тела. там же, где заключалось что-то ещё; очень важное. что, казалось, нет, точно, юноша отрубил. потому что уже попрощался. потому что вернулся к тому, с чего начал, узнав мир чуть шире своей правды да глубже в том дерьме, что прежде не замечал - какое ему дело было [оставалось]. в конце-то концов, между состояниями "миссия" и "химия-вирусы-сила" времени на то, чтобы чувствовать хоть что-то, не оставалось. для всего остального имелся хилый отпечаток итачи в собственной памяти, как и несколько искусственных замешенных пластов... ни о чём. а если тебе что-то не нравится, если чего-то не хватает, то просто создай свою собственную виртуальность, навести чужую или ворвись туда, куда не звали, оказавшись в совершенно незнакомом мире, с которым непременно предстояло справиться. ну дурно, а? для остального просто выйди на улицу, там нынче какие угодно услуги предлагали, для пустых и мёртвых внутри в любой из степеней.

про акацки саске знал. потому что итачи состоял в них. потому что собирал информацию о брате; тогда, теперь, всегда. корень также знал по акацки. о них, если честно, хотя бы по слухам мало кто не знал. учиха же... что же, его "некоторые знания" расширились благодаря обито, поскольку следующей миссией стали именно эти отпетые гении своего дела. другой-учиха сказал, что группировка крайне опасна, однако бывала прежде - в основном, всегда, так или иначе - полезна, сама того не зная: их методы радикальны, позиция в корню неверна, репутация отвратительна, влияние на общественное спокойствие и подавно, тем не менее, нестандартными путями они временами приносили прок, скорее будучи полезными, нежели наоборот. в той степени, чтобы корень не давил на их существование. теперь, однако же, что-то поменялось. саске не вдавался в подробности и попросил ограничить информацию, просто выдав ему цель. плевать он на них всех хотел; как они все наплевали на него, на итачи. 

"у него тоже риннеган, саске. два риннегана, потому никто не способен добраться до пейна. кроме тебя: твой риннеган естественнее в твоей генетике, а ещё у тебя есть шаринган. вот папка, вот то, на что он способен. твоя следующая цель, саске - это пейн. вне его нас интересует каждый член акацки. более других - хидан и кисаме", - про хидан слышал, тварь живучая и вирусная. кисаме... бывший напарник итачи? оказался бы полезен, учиха неизменно не хватало информации. принято. - "и, саске... у них с недавних пор усиленная охранная система. прими тройню дозу, модификация конечности ждет тебя завтра. не то чтобы я считал, что пейн размажет тебя с лёгкостью... а, впрочем", - дальше учиха не дослушал. плевать он хотел.

---

Deshi Basara - Hans Zimmer
Мужчина в тёмном длинном плаще-пончо с капюшоном бесшумно передвигался по ночной пустыне, ветряной и на удивление холодной. То здесь, то там виднелись занесенные здания. Ни то что-то на мотив древних строений Бангладеша, ни то занесенные южно-азиатские постройки, будь то монастыри или пагоды... тихо. Слишком тихо. Никого лишнего. Вернее, вообще никого: ничего удивительно, в такие места даже особенно изощренные самоубийцы залезть неспособны.

Саске пошевелил рукой, глянув на неё: пальцы слушались хорошо, имплантация прошла успешно, хоть Учиха и понимал, что ещё долгое время эта чертова жижа будет требовать от него потреблять всё больше. Итачи сгорел от чего-то подобного? Что же, ему повезло. У Саске так быстро не получится, да и не погорит вовсе: у него есть риннеган, он нужен живым, а ещё система не искривлена до той степени, как была у... он прищурился, продолжая сканировать окружение и использовать все свои рецепторы. Его преследовало странное ощущение. Знакомое присутствие, фантомное, призрачное, такое... да, странное. А ещё Пейн. Саске знал, точно чувствовал его след, свежий. Правка риннегана, сокрытие планетарного под песочным погребением - это то, на что тот способен. Один из Пейнов. Он нивелировал чужие прикрытия, при нём не выстроить собственную реальность и не перенести в неё. Однако кое-что про стратегию боя знал и...

Шесть.

Резко отпрыгнув в сторону, телепортировался с чёрно-фиолетовым едва уловимым хлопком, оказавшись у одной из песочных дюн, откуда в него и прилетел нейронный взрывной заряд. Не так просто. Больше нет. Саске вырос, а ещё потерял всякий страх. Танец на лезвии - это единственная форма адреналина, что щекотала его, заставляя зрачки расширяться похлеще, чем от той дряни, что из года в год менялась составом, но неизменно оставалась в крови.

Громкая, шумная, но не яркая - помимо вспышек, тонувших в песке - схватка, однако Саске справился.

Первое.
Ещё пять.

Настроившись на останки униженного тела, Саске рукой в перчатке запустил в него пальцы, считывая ими и обоими газами. Понятно. След есть, коннект есть, данные собраны, сетку поня... что за знакомая чёрная подкорка, знакомая и... Саске сильнее сжал пальцы, от чего остатки тела хрустнули и рассыпались. А? Чёрт. Ладно. Ещё пять.

Три прочих - здесь. Саске [не на раз-два, подустав] справится с ними, после третьего тела введя себе какое-то вещество, дабы не блюрило, а лёгкие функционировали как следует. Не чёрная, но тёмно-синяя светящаяся жижа, дающая обострение и полное освобождение о не-процесса; словно мертв, совсем, и есть лишь твое дело и адреналин. И видение всего этого мира как на ладони.

Осталось всего два, и Учиха точно знал, где... что? Куда?
Чёрта... Какого...
След исчез, заменившись чем-то другим. Чёрное, ползучее, очень широкое, подобное паутине. Песок осыпался, почернел, иссох, а потом... что? Все те здания, что были погребены,  оказались на поверхности, а то время как ночь откатилась до ранней стадии восхода. Запахло сакурой и... чёртовы красные цветы, лепестки периодически летели то здесь, то там, правда, рассыпаясь в черный пепел; ни один из них Саске так и не коснулся, словно бы уничтожаясь неким барьером. Оно и понятно: не допустит к себе вражеское.

"Усиленная охранная система, значит? Понятно.
Интересно."

Значит, если верить собственным ощущениям, опыту, информации и результатам сканирования, Учиха критически близко подошёл к основным телам Пейна, наиболее близким к центровой системе, и его перекинуло на тот самый охранный уровень. На то самое усиление, отдававшее чем-то... Он прищурился. Здесь был кто-то ещё. Незнакомый. Судя по странной густой наполненности - Кисаме?

Учиха осмотрелся, двинувшись на вымощенную площадку: ни то поле боя, ни то шахматную доску, ни то когда-то террасу. Кажется, здесь.

"Каждый из них уникален, Саске. Нужен нам живым, с читаемым корнем". Этот был с Итачи. Значит, силён. Очень. Вероятно, не основное тело Пейна, над которым Саске повозится, но всё же. Впрочем, если Пейн так силен, то зачем совершать эту... подмену? Призыв? Перетасовку?

Саске устроил руку на клинке под своим тёмным плащом-пончо, хмыкнул. Странное ощущение чего-то, что имелось внутри него где-то глубоко, но при этом буквально наполняло это место - сбивало, что раздражало. Позже разберется. Шаринган активирован до мангекё. После будет мутить, но Саске плевать; забудется. Он хотел этого боя - как понимание Итачи; он хотел поскорее добить это задание, а потом разобраться, что сбило его с основного курса. И вернуться к нему. Высокие - высочайшие - планки - это ему по вкусу. Вероятно, единственное, что по вкусу. Теперь.

"Погнали".

Когда фигура Ардина сменила положение и потеряла условную статику, глаза Ноктиса, неизменно едва отдававшие красноватым свечением, сначала проследили за ним, а после опустились вниз, уставившись на бурлившую черноту. Пузырьки, попытки расползтись, успешные и не очень. Неизменно слушая гостя и вдумываясь в его слова, принц даже не заметил, сколько внимания и интереса занимал у него процесс разглядывания того, что вызывало отторжение на всех возможных уровнях, почти инстинктивно оттягивало либо сгруппироваться да отступить, либо порубить и сжечь. Заместо этого Ноктис продолжал рассматривать, вглядываясь до такой степени, что, кажется, частично вовсе позабыл о своём состоянии, переключившись на эту чёрную жижу-дым, словно бы ведущую в никуда. И оттуда же появившуюся.

"Это действительно то, что есть в каждом человеке?" — невольно подумалось. — "Тогда я понимаю, почему оно опустошает, как говорят. Оно ничем не ощущается, значит и оставить после себя не может ничего, наверное стремясь сделать всё таким же", — интересно, а сам Ноктис... он намного насыщеннее этой жижи? Многое ли прошлось бы выжигать в нём, если бы он...

— Это ведь скверна, да? — не выпадая из разговора, но неизменно глядя на то, что под ногами, выдал принц, не прекращая своего дела. — Она отличает твою природу от моей, — пока Ардин ходил кругами, а вся эта чернота кипела, двигалась и растягивалась, мальчишка повёл руками перед собой, отгоняя тёмные частицы, от чего те, смешиваясь с голубоватой кристальной пылью, рассеивались. Ноктис даже не обращал на это внимание, неизменно глядя за пределы "ограждения". Скверна занимала всё его внимание, от чего, казалось, всё это место блекло ещё сильнее; надави немного и вовсе посыпется, оставшись серым ничем. — Тебе не нужен кристалл для силы, ведь так? Он всего один остался, у Люцисов, остальных нет больше. У тебя она своя, какая-то непонятная. И скверна — это тоже твоя сила, хотя вообще-то ты должен был умереть от неё ещё давно. Как любой бы умер, все умирают, становясь чудовищами. Но ты ещё жив, — принц говорил, в то время как со стороны появился кролик, выпрыгнув из блеклых деревьев и кустов, что были до обрыва, откуда они вышли в прошлый раз на коляске. Животное целенаправленно допрыгало до скверны за мечами и остановилось, то ли застряв-погрязнув в жиже, то ли просто не желая идти дальше.

Нет, Нокт не верил во всё, что говорил Ардин. Это во многом конфликтовало с тем, к чему он привык, чему его научили и что он чувствовал. Однако гость и не должен был думать аналогичным образом. Принц позвал его за тем, чтобы услышать его слова, его видение, его ответы. Не свои, не книг, не свиты.

Что с ним будет дальше? Что сделает эта консистенция? Как поглотит? Изнутри, снаружи? Как преобразится животное, что стает с ним после? Обычный, ничем не примечательный кролик менялся на глазах, приобретая странные черты и элементы; откровенно пугающие, кричащие, злобные, отторгаемые. Не нейтральные, не пушистые, но деформированные и... Существо издало странные звуки, пытаясь то ли наброситься, то ли укусить, то ли слиться с прочей скверной, и Ноктис непроизвольно — почти — выхватил один из мечей подле себя, кинув его в существо; то оказалось проткнуто, рассеялось, а меч остался там же. Круг оказался нарушен, потеряв совершенство формы. Принц же чуть вздрогнул, покачав головой, словно бы что-то отгоняя.

Вообще-то он жил в приятных условиях нормального детства, коему можно позавидовать, и временами даже походил на нормального ребёнка или подростка. Играл в автоматы, к примеру, не питал любви к школе и не думал о политике. Прочее стоило упустить, чтобы подвернуть тем самым контраст того, с какой стороной мира он сталкивался прямо сейчас. Насколько отличной от того, в каким мирке его поселили и с каким знакомили прежде. И оно... вовсе не пугало, отчего-то удивляло не то чтобы слишком; ведь в детстве кто-то на него да напал, ведь ужасы откуда-то да приходили, ведь Король от чего-то да бывал усталым и подавленным. Значит, и иная сторона имелась, да? Просто... у Ноктиса не имелось повода задаваться этим. Как и интереса. В глобальном смысле не имелось и сейчас, потому что ответ мог лежать в привычным ему вещах, почему нет. Однако мальчик чувствовал, что это не так. И потому не мог оторвать взгляда от чёрной скверны, что отторгалась этим — его — местом, и булькающих остатков кролика, что практически слился с единой ползучей лужей. А всё равно своей неестественностью и чуждостью этому месту, привычной картине Ноктиса, привлекала внимание, буквально притягивала к себе, вынуждала его взгляд пялиться неотрывно, а глаза раскрыться чуть-чуть шире. Жестоко? Так ведь это сон. Частица принца. Не более того. Риски, любознательность, подкожное понимание.

— Когда-то Стелла говорила мне, что я Избранный, что это делает меня особенным, не как отец или дед, или любой другой Люцис прежде, но я не уверен, что... понимаю разницу. Что это не одно и тоже, — он моргнул, взглядом пытаясь найти Ардина, что оттаптывал кругом. — Да и это ведь о Кристалле, потому разницы быть не может. Только если это всё нормально, если так случалось с каждым, то почему моё тело... нет, не тело, разум — ему не нравится. Мне иногда кажется, что он не на месте. Или я не на месте. Нигде, — губы сильнее сжались и Ноктис, ни то устало, ни то с досадой, прикрыл глаза, отрицательно мотнув головой.

Небо на несколько мгновений стало ярче и светлее подобно фотовспышке, что заставило скверну — всё, что её содержало или находилось на открытом пространстве — среагировать соответствующим образом. Зашипело, скрутилось, начало сужаться и местами испаряться, затекая обратно; а что сам Ардин? Посмотрите. Как посмотрел Ноктис, прежде чем выйти из круга через "брешь", что образовалась от вытащенного им ранее орудия.

— Здесь стало не комфортно. Слишком просто потеряться. Не против немного другого места, ладно? — рассматривая гостя проговорил принц, подходя к обрыву. Протянув руку, он что-то схватил в воздухе, надавил и... в серой среде открылась дверь, из-за которой доносились звуки, мелькал свет и что-то ещё.

Кинув взгляд на Ардина вполоборота [это приглашение], Ноктис едва разбежался и прыгнул к двери, приземлившись тёмными кроссовками прямиком на асфальт в... какой-то подворотне. Кажется, это... Инсомния? Улицы её самой живой части. Из-за обилия источников света тут достаточно светло, словно бы не ночь вовсе, максимум что сумерки; обилие огней, стекла, людей, шума, движения. Иллюзия, всё по памяти; не сказать, что полно жизни, однако вполне себе её имитация. То, что запомнил Нокт, выбираясь поиграть в автоматы заместо домашнего задания, отведать какой-то пищи с Игнисом или будучи расшевеленным в принципе выкуриться Промпто. Даже тогда, бывало, принц уходил глубоко в себя и вроде бы воспринимал, а вроде бы и нет то, что происходило кругом. Это сказывалось на "наполнении" картинки сейчас. Всё тут такая же прострация и полутон, как и восприятие Ноктиса в реальности. Если так для него по-настоящему, то могло ли быть иначе? Откуда бы ему такое взять?

Здесь не так много Ардина. Здесь можно потеряться. Здесь из-за обилия людей и движения с одной стороны хотелось захлопнуться в себе, но с другой сделать это абсолютно невозможно, что являлось подобием пинка самого себя. Ноктис же ощущался... да никак. Он сам собой сюда ничего не внёс. По крайней мере, ему так казалось. Ему думалось, что он ничего не весил, ничего не источал и никак не ощущался.

Собрав руки в карманах мастерки, Ноктис шагал по асфальту, глядя себе под ноги.

— У тебя есть предположения, куда это может завести, как далеко, как... долго оставаться таким? Я не уверен, что принцу допустимо умереть из-за того, что, ну... — от отсутствия энергии? От недосыпа? От сумасшествия? От чего? Как это обозначить, а? Когда Регис медленно [нет] гаснет, истощая себя, время летит, трон не ждёт, и, и, и... Плечи подростка едва вздрогнули, и если бы он был наедине с собой, то непременно немного опустились бы. Однако он не один и слишком натянут, чтобы допустить подобного. — Это элементарно  нелепо, знаешь. Не смешная нелепость, — усмехнулся, потому что даже в своей вялотекущей, становящейся хронической усталости разбирал некоторые оттенки сарказма. И самоиронии. И простой глупости.

Нет, принц не любил говорить о собственной смерти. Но в его семье, так получилось, ей поклонялись. Её уважали. От неё появились. Были пронизаны ею; смерть каждый день забирала у них блеск будущего [и облачала всё в роскошный черный], в то время как то самое будущее — из поколения в поколение — с малых лет наблюдало за циклом угасания, увядания, поглощения прежнего той самой смертью, с большим или меньшим отрицанием принимая свою очередь. В конце-то концов, в этом хотя бы имелся смысл. Хотя бы некая предопределенность. Польза хотя бы другим. Принц не мог сказать, что собственная участь пока ещё пугала его, потому что не имел ощущения того, что в целом стоял на твёрдой почве. Просто оно всё... по плечу Ноктиса словно бы пронеслось касание пальцев, дошедшее до спины, что заставило его на секунду вздрогнуть, остановиться; по телу прошлось что-то холодное, а глаза на момент сменили свой цвет. Ведь никого не было. Видимого.

Ноктис интуитивно чувствовал, что это только начало.
Ноктис не знал, что делать с продолжением.
Ноктис просто хотел спать.
Стоит добавить ещё несколько таблеток и успокоительного. Начать через не могу читать скучные книги. Или то, что приносил Игнис, когда удавалось оторвать принца от занятий с Гладио или Титусом.

— Мне было понятно, когда я сжимал меч. Тогда. Оба раза. Никаких сомнений. Я словно был тем, чем положено, делая то, что положено, избавив себя от всего остального. Ничего больше просто не имело значения. Я забыл, что вообще-то до смерти боялся, — вдруг выдал он глухо, подавленно, но уверенно, глянув на Ардина, после чего снова зашагал.

Со сном у Ноктиса всегда водилась странная, но всё-таки дружба: он спал много, часто, потому наверное и не вышло быть ни шумным младенцем, ни шумным ребенком, пускай он не лишен подвижности и подобия любопытства, что естественно для всяк пришедшего в мир и познающего его. Наверное, Ноктису просто нужен сон [во снах не больно], много и часто, ведь бывало же такое? Вовсе он не ленивый, просто поток его энергии лился ни то сквозь мальчишку, ни то сразу по двум направлениям, ни одно из которых он не в состоянии прекратить. Оттого, бывало, впадал в состояние дрема молча, мирно и без шума, после просыпаясь аналогичным образом. Иногда трудно было уловить разницу между бытием во сне и вне его, ведь ты всё равно есть, какая тогда разница в самом деле, но в его случае оно и к лучшему. Уж точно было. До недавнего времени.

После того нападения, что — поговаривали, временно — лишило ребёнка возможности полноценно передвигаться, сны перестали быть бесформенными, ни о чем, как положено детям. Даже если Ноктис с самого начала не был лёгким, все же, природа не смогла лишить его достаточной доли нормального. Пока в голове не поселился тот страшный, ужасный образ напавшего на него существа. Принесшего не только и не сколько боль, не только инвалидную коляску и физические лишения, но и кошмары. Теперь Нокт засыпал чаще, словно бы привыкнув, что там проще и понятнее, вот только нередко с того момента выходило наоборот — те глаза, кошмары, мириады подобных существ, а он... а что мог он? Желать проснуться, иногда с успехом делая это, а временами просто звать отца, чтобы тот своей сильной рукой с мечами развеял их подобно божеству или стене; его свет в ночи, дабы вернуться в иную ночь, из беспокойной в спокойную. Так Ноктису привычно, понятно и просто. А когда не выходило зацепиться за сильный образ отца, к нему являлась мать. Вообще-то, её ребёнок едва ли помнил, она в реальности не успела задержаться надолго, но в ином состоянии ласкала сына, кажется, даже иногда сидела у его кровати — Ноктис не знал насколько верил, что матери в самом деле не было, ведь ощущал её рядом. Снова: особенно с той самой ночи, пускай ночью она и являлась лишь условно, вообще-то будучи круглосуточной. Для света имелось электричество и кристалл, а ещё камины и огонь. В Люцисе все уважали чёрный, если кому-то не удалось его полюбить, слившись с ним. В мирном и процветающем Люцисе, или по крайней мере той его части, что занимала Инсомния.

Ноктис читал одну из подаренных ему давно книг, устроившись в инвалидном кресле. Он вообще-то способен перебираться на кровать самостоятельно, и даже несколько шагов — это ему под силу, прежде чем ноги подкашивались и в одной из них контроль терялся практически полностью. Однако, как и говорили врачи, не перетруждался; отец был грустный, а Королю не положено отвлекаться на грусть — на нём слишком большая ответственность. Потому врачей Ноктис слушал. В конце-то концов, ему и самому было немного грустно.

— А? — не сказать, что сон как рукой сняло, но голоса, особенно из-за спины, мальчик не ожидал, потому тут же проснулся [насколько мог] и оглянулся на его источник. Незнакомый, кажется. Точно не в замке. Точно не... да точно не, да. — Как вы сюда попали? — из естественного любопытства. Их замок окружен забором под напряжением и охраной, а если кого-то желали видеть, то предупреждали об этом. Во внешний мир Нокта выпускать не любили, он и сам не слишком тянулся, чтобы не создавать проблем, а о визите его не предупреждали.

— К-к... ак? — глаза раскрылись широко, удивлённо и не слишком понимающе, в то время как прикосновение по голове заставило проснуться со всем, немного уклонив голову [уже поздно, впрочем] да ошарашенно и с неизменным непониманием уставиться на незнакомца... представившегося незнакомца.

"Дедушка?" — серые в силу сонливости и обезвоживания глаза, обычно теряющиеся в оттенках сине-голубого с неравной долей темноты и, совсем редко, алой ярости, вмиг наполнились синевой, потому что ничего непонятно, очень странно, но интригующе. Опасно или нет — этого Нокт не знал, но ведь в замке не мог оказаться никто посторонний, а значит всё в порядке. Наверное. Он же ребёнок, чёрт подери, а! Только имени такого не помнил ни у одного из дедушек... В его семье никто не доживал до дедушек, долго вообще не жили; и этот факт пока не вызывал у юного ума ни вопросов, ни интереса — просто факт, пока не тяжелый и не обременительный. Мальчишка обычно думал о другом, хоть всё о таком же непонятном.

Очень неловкое поведение. Как тут не тушеваться.

— А? Чт... я не... — откровенно растерялся мальчик, в принципе будучи застенчивым, особенно с новыми или незнакомыми людьми, однако резко двинувшаяся коляска вынудила его поднять лицо, обернув голову на этого Ардина, а руками механически вцепиться в кресло, совсем скоро отведя взгляд от этого человека куда-то перед собой.

Это странно, но вся необычность перехода, туман, темнота — это вовсе не казалось Нокту неестественным. Не потому, что они жили в темноте, но потому, что подобные — отличные, но похожие — переходы случались с ним и прежде. Непроизвольно, во снах или фантазиях, но мальчишка не боялся. Не сознательно, по крайней мере. Если чего и стоило бояться, то это появления... тех. Демонов, чудовищ, что могли скрываться во тьме, а могли вылезли из самых неожиданных мест. Ноктис боялся их, мог бояться за отца, а ещё мог бояться, когда отец не приходил. Боялся по-простому и по-детски, при этом прекрасно зная — не по-детски — что принцу необходимо быть сильным. А осматриваться по сторонам, ни то с опаской, ни то любопытством, ни то сомнением — это пожалуйста. Он уже точно не сонный.

О том, как ощущался "дедушка", будет смысл поговорить после; позже. Дети ведь глупые, даже если наследные принцы, не принадлежащие самой жизни с момента рождения. Не так ли?

Признаться, Ардину даже немного досадно и совсем, самую малость, скучно. Все оказалось слишком предсказуемо как в тех сказках, где главный герой оступается, падает, но после поднимается и побеждает зло. Серьезно? Вот такую вот заурядную судьбу уготовили для них боги? Не удивительно, что Ардину удалось так легко погасить большую часть кристаллов — у богов нет ни фантазии, ни изобретательности. Вы только посмотрите, он так расстарался, расписал этот скучный сон яркими красками, добавил событий, драмы, экспрессии, украсил все своим присутствием и мудрыми наставлениями и что получил?

Демонстрацию. Знания. Напоминание о том, чего он так долго хотел и что ненавидел еще дольше, до отвращения. Он еще помнил, как ярость застилала его глаза при мысли о никчемных потомках, но давно этого не чувствовал и, наверное, не почувствует более никогда. Теперь они не более чем развлечения и средство достижения цели и он, наконец, видит, что цель его совсем близка. Такая сила не дается так просто и не появляется без причины, а значит судьба зашла на последний круг. Рад ли Ардин этому или раздосадован? Не столь важно, как та энергия и тот интерес к осточертевшей жизни, что просыпаются вместе с уверенностью в том, что на этот раз ошибки нет. Финал близок.

Продемонстрированная сила — пусть интуитивная и не до конца контролируемая, не оставляет возможности для интерпретации. Вполне ожидаемая от избранного Смертью в его собственном сне. Наверное, Ардин удивился бы куда больше, если бы мальчишка позволил безропотно себя сожрать, пусть скорость адаптации и впечатляла. Проклятый нахмурился, сцепил зубы и откинулся на пятки, резким движением смахивая с головы шляпу: не хотелось этого признавать, но, возможно, Этро была права. Пора признать, в глубине души Ардин жаждал проигрыша Принца и его бессмысленной смерти в клыках и когтях демонов. Даже если это лишило бы его шанса на то, чтобы перебраться за грань, даже если бы это обрекло его на то, чтобы навечно застрять в человеческом мире, на секунду, всего на короткое мгновение, но Проклятый бы торжествовал, бросив в лицо матери ее промах.

Впрочем, всему свое время. Пусть и не так, но он еще продемонстрирует ей ее заблуждения, он еще выскажет все в ее костлявое лицо. Позже.

Любопытнее было другое: поняв, как сила работает и подчинив ее себе, Ноктис мог бы сбежать, просто проснуться или оказаться в любом месте по собственному желанию. Но не стал. Сражался, уничтожал, кажется, даже с наслаждением или удовольствием. Вот только каким и какого рода? Было ли это удовлетворение боем? Довольство от победы над скверной? Необходимость? Или Ноктис попросту еще не понял пределов своих возможностей, не раскрыл их до конца, до сих пор оставаясь в границах реальных законов и реального мира?

Сейчас это не важно. Просто мысли, которые промелькнули пока Ардин наблюдал за боем, наблюдал за изменениями и возможностями, которые юный Принц открывал в себе. Запоминал на будущее, чтобы, быть может, напоминать об этом и самому Ноктису. Напомнить о том, чему научил, даже если и не учил вовсе.

Когда мальчишка опускается рядом, тяжело дыша и едва ли не захлебываясь пережитым, Проклятый не смотрит на него, лежа на траве и прикипев взглядом к темнеющему небу. Тьма побеждает скверну и рождает свет, как иронично. Все так условно и запутано, что не всякий даст себе труд понять глубинные взаимосвязи, что движут этим миром. Быть может Ардин единственный, кто помнит и понимает причины именно такого порядка вещей, тогда как для прочих он уже просто данность.

— Видишь, милый Ноктис, слабость — это только отговорка. Она есть лишь у тебя в голове, — мягко и едва слышно произносит Первый, приподнимая уголок губ в усмешке. Легкая меланхолия длится всего мгновение, после которого Ардин поднимается рывком и отряхивает налипшую на плащ и колени грязь.

Испытывал ли он вину за то, что мальчишка истощен и выжат досуха? Что едва не теряет сознание, а то и делает последние вздохи в крайней степени усталости? Помилуйте, Ардин давным-давно забыл слово жалость. Он смотрит на Принца только лишь с интересом и совершенным безразличием, не пытаясь ни помочь, ни сделать хуже. Если Ноктис и встанет, то только сам, а если упадет… что же, значит Этро совершила свою последнюю ошибку.

Разве Ардин жесток? Скорее жесток Регис, что так упорно оберегает сына от горькой правды, что рано или поздно сломает ему хребет, играет в любовь и семью, пытается дать Ноктису что... ах, детство... Детство среди лжи, темноты и обмана, такое же насквозь лживое и темное, как и все вокруг. А Ардин просто показывает все как есть, без всяких прикрас и ужимок. Судите сами.

Выражение его лица меняется, а голос приобретает почти театральную громогласность: театр одного актера, представление для самого себя, ибо единственный зритель вряд ли способен оценить всю его прелесть, едва сдерживая содержимое собственного желудка после триумфальной битвы.

— И вот он, славный Принц, победитель демонов и спаситель принцесс! Уж не знаю, сойду ли я на роль принцессы, Ноктис, но признаю тебя своим спасителем. Ведь правда, я очень хотел ринуться тебе на помощь, но руки и ноги просто отказались меня слушаться! — Ардин вытягивает перед собой руки и картинно трясет ими, так что гофрированные манжеты рубашки вихрем танцуют вокруг запястий, а после вновь садится рядом с мальчиком на корточки и кладет ладонь на его плечо в жесте карикатурной поддержки, — Но я рад, что ты справился. Да еще как! Перебил всех демонов легко, словно орешки перещелкал!

Ах да, стоит ли упоминать, что его руки дымились от ожогов, обуглившись до отвратительно-тлеющей плоти: ими пришлось пожертвовать осознанно, чтобы спасти глаза от обжигающего света, который мальчишка натравил на демонов не разбирая. Целился в скверну и попал в самое ее средоточие, чего Ардин не ожидал и потому расслабился. Стоило запомнить еще по собственному сыну, что дети никогда не бывают благодарными. Но это не слишком его смущает, а если вдруг смутит Ноктиса... Что же, Принцу придется потерпеть.

— Что там полагается принцам в благодарность от принцесс? Поцелуй? — Ардин преувеличено серьезен, — Не думаю, что это хорошая идея, но... Я просто обязан как-то тебя поблагодарить. — взгляд Проклятого становится особенно неприятным и предвкушающим, — Например я мог бы оставить тебе свой клинок. На время. О, это отличная идея!

Он сдерживает порыв усмехнуться, а после расхохотаться в голос. И правда, почему бы не сделать этого? Почему бы не оставить собственный меч Ноктису совсем ненадолго, чтобы привык к его силе, чтобы ощутил дарованную мощь, чтобы барьер пропускал Ардина легче, привыкнув к части него самого внутри себя.

В Инсомнии небезопасно. В том смысле, что её падение сейчас и без того являлось основной задачей Империи, а скрывать там ни то освобожденную, ни то бежавшую, ни то выкраденную Оракула — это слишком откровенное приглашение, очевидный призыв усилить старания. Не то чтобы Ноктис правда сильно вникал в детали, даже несмотря на острую необходимость [Регис — хитрый Король, точно знал, что делал, вот уж в чём принц не сомневался], однако осознавал и видел, как трудно поддерживать чёртов купол со стенами, а потому, ну... В общем, решил не усугублять. Да и скрываться вне замкнутого пространства, где местами никакой подходящей инфраструктуры, разная плотность населения, его развитие на отшибах и не очень континента, не охраняемого более никаким куполом или особыми силами Кристалла — это достаточно прагматично и разумно?

Кроме того, Ноктис откровенно не знал, чем именно занять себя в Инсомнии; и в принципе, где угодно. Он ведь и сам, в каком-то смысле, представлял из себя мишень, а собрать все желаемые куски в одном замкнутом пространстве, что держалось на одной лишь стене — это идея совсем провальная. У наследника имелось множество вопросов о проходившем, о будущем, о себе, о врагах, если они таковыми являлись, но... Не то чтобы существовало какое-то конкретное место, способное дать ему желаемые ответы, как и подсказать, какие из них ему вовсе не нужны. С последним в теории могла как-то поспособствовать Стелла, а если же нет, то... скажем так: Люцису было немного комфортнее осознавать, что она рядом, нежели там, где её подвешивали и теперь, вероятно, не станут сохранять жизнь вечно; в этом не имелось смысла в сложившихся условиях. По крайней мере, потеря не стала бы столь значимой, как прежде, хоть и оставалась нежелательной. Так и Игнис говорил, а у того с мозгом всё в порядке, как вы понимаете. И ещё много, много других причин, что привели свиту принца, а вместе с ними и Стеллу, на отшиб родного, да не совсем, Люциса; за границами Лейде, что представляло из себя засушливое ветреное и достаточно жаркое побережье океана, что делил землю на континенты и являлся подобием — когда-то давно — защиты и самобытности Люциса.

Принц откровенно не знал, как долго они будут колесить по стране, чего в итоге добьются, что вообще искали, но... знал ли он это хоть когда-то? Ноктис полагал, к примеру, что может быть полезен в тылу. Империя нацелена на Инсомнию, разумеется, однако продолжала пытаться расползтись по территории страны в том числе, как и старалась заполучить местные ресурсы, существ и скверну, дабы использовать в своих интересах. И если Король не мог покидать столицу, а войска заняты на основных фронтах, вновь ставших горячими, принц позаботится об остальном. Не то чтобы он оценивал себя как целую армию, но... эм, да? Ну, да, оценивал. С ним умелая и знающая свои роли свита, а ещё Оракул. Что с ней делать, если честно, Ноктис также не знал, но это уже из категории совсем не важного. Им стоило держаться вместе. Пока что. В событиях прошлого юноша себя виноватым не считал, понимая, что в восемь лет мог сделать ровно ничего, раз даже отец был вынужден отступить, не ввязываясь в бой, однако допускать ничего подобного — конкретно со Стеллой — Ноктис не намеревался. Она... стоила того, наверное. Как и являлась прекрасным предлогом не только не появляться в Инсомнии, но и время от времени обрывать все связи с таковой. Да вообще с кем и чем угодно. Никому нельзя было верить, а Ноктис только и рад: ему пускай и всё равно на большею часть вещей да поступков в мире, а с доверием он так и не подружился; что уже отдельная история, не имевшая прямого отношения к тому месту, в котором они оказались.

По времени сейчас был вечер, пускай в Люцисе все часы одинаковы [словно бы остальной мир слишком отличался]. По дороге подстрелили несколько тушек, приготовлением которых теперь занимался Игнис: деньги на дороге не валялись, а вот еда — вполне. Убивать всё время на похожие одна на другую миссию Ноктис не планировал, ограничиваясь "по мере необходимости", потому что считал, что им стоило быть максимально самобытными и автономными; когда возможно, если возможно. Сегодня вот повезло: им удалось набить машину водой для питься и умывания [никогда не будет лишней], подстрелить еду, неизменно иметь Игниса, а ещё раскинуть палатку недалеко от побережья. Костёр, тепло, ночь, славная компания во всём сборе и даже более того — странная штука, в самом деле — Оракул в этом сложившемся мужском коллективе. Ноктис не мог сказать, что  испытывал нечто понятное или чёткое, как и в целом, если честно, терялся в происходящем. Ему было — внутренне — душно, и наличие понятных людей рядом сейчас не давало ничего, не радовало и не успокаивало. Внутри определённо что-то происходило, как и в мире; сохранять безучастность и спокойствие неизменно просто, однако совершенно ненормально... звонок? Что-то ещё? Отсутствие реакции временами являлось самым страшным и опасным; особенно когда  в этом отсутствии ты потерян, не осознавая ни его начала, ни его конца, ни границ между.

Как и озвучивалось: у принца многоженство вопросов и сплошная неопределенность, вызванная обилием событий и рухнувших на него знаний; обязанностей? Едва ли. Регис не так прост, враги не так просты, Ардин не так прост, мир не так прост... сам Ноктис, чёрт подери, не прост совсем. А зачем всё — непонятно. А константа неизменно одна — война. А конца она иметь не имела.

Вздремнув в машине во время дороги, но не сформировав ни единого сна, Люцис убрался подальше от остальных, отойдя на приличное расстояние за небольшой холм всё там же у тихого побережья, дабы просто побыть в одиночестве. Сегодня уже который час открыты врата в Мир Мертвых — снова не видимый обычным людям свет, свидетельствовавший о том, что туда отбывала душа... Чарующие, знакомые, однако совершенно омерзительные для него Врата, словно бы  чем-то похожие на глаза принца.

Устроившись на тёплом — говорят, скверна не пропускала солнечный свет, но не задерживала [пока ещё?] значительную [критически необходимую] часть тепла,  отчего на изначально тёплых землях сие особенно и не чувствовалось — жестком песке, Ноктис чуть задрал голову, глядя на свет у Врат, что привлекал куда больше Луны, отражавшейся по волнам; тьма среди тьмы, тишина и спокойствие. Ни единой лишней души. Вот только отчего-то дурное иррациональное предчувствие, какие-то скверные ожидания, привкус внутри собственного мозга [аккуратно окутывающая паранойя] — что-то не давало Ноктису успокоиться. Явно ведь не отсутствие луны в крови... не поэтому же? Принц хмыкнул, прикрыв глаза и кончиками пальцем чуть свисавших с колен рук ощущая ткань собственных штанов да материал ботинок.

Странно всё это. Странно.
И бессмысленно.
Для него так, похоже, с самого начала.

Временная высадка на Дельту Омегу III оказалась куда удачнее, чем мог себе представить Локи. Ковчегу требовалась починка, в том числе, систем жизнеобеспечения и пищевых репликаторов. Благо, по пути подвернулась планета, находящаяся на пересечении нескольких миров и двух крупных транспортных путей.
Собрав все, на что можно было купить запчасти, население корабля приступило к масштабной реконструкции. Локи же, вложив максимум красноречия и харизмы в переговоры с начальником космопорта, выторговал неплохую скидку на аренду оборудования и после сумел незаметно улизнуть в город.
Ему хотелось отдохнуть — предыдущая остановка выдалась крайне напряженной. Тор долго смотрел на него укоризненным взглядом одного ярко-синего глаза, но не дождался ничего более внятного, чем: «нас схватили, хотели продать в рабство, мы сбежали». О появлении нескольких новых коробок с грузом Громовержец уже спрашивать не стал — понимал, что ответ придется не по душе.
В целом отношения братьев медленно шли на лад, однако Локи яснее осознавал свою уязвимость от вновь поднявшихся в душе семейных чувств. Он видел в них свою слабость, особенно перед надвигающейся угрозой. С недавних пор старый кошмар начал преследовать вновь, оставляя после себя вязкое предчувствие смерти. Что-то грянет, совсем скоро. И имя ему — Танос.
От всех этих мыслей трикстеру хотелось поскорее избавиться, хотя бы на один вечер.
Поэтому сейчас он сидел за барной стойкой первого встреченного на пути в город питейного заведения и отчаянно флиртовал с пышногрудой девицей неопределенной расы, ни то людей, ни то котов. Впрочем, в ответ на все изощрённые ухаживания она смущённо хихикала и возбуждающе щекотала его ногу хвостом. Ловить было особо нечего — кошкоподобные расы редко соглашаются на секс с незнакомцами, но Локи уже попросту хотелось общения. В принципе, он был согласен и на обычную беседу за парой-тройкой коктейлей с кем угодно, да только все, кто был в этот момент в баре, выглядели ну совсем уж не расположенными к обсуждению философии или искусства тонких материй.
Локи украдкой зевнул в кулак и повернулся к бармену — восьмирукому веснушчатому пареньку —  заказав ещё один коктейль, на сей раз: «Вон тот оранжевый, с красной щупальцей и крылышками» про себя отмечая, что местный алкоголь практически не бьёт в голову, хотя имеет приятный вкус, оттеняемый весьма специфическими закусками. Если, конечно, это были именно закуски — никто не предупреждал, можно ли есть эти странные украшения в виде щупалец и прозрачных крыльев, похожих на стрекозиные, подаваемые к напитку.
Стоит сказать, перед попаданием на Сакаар, Локи предпочитал пить лишь асгардский мёд, да ванахеймскую брагу, не понимая пристрастия к более крепким напиткам. Однако, Грандмастер умел быть крайне убедительным, да и в немилость попадать не хотелось. Поэтому теперь трикстер разбирался в огромном количестве алкоголя. Мог поддержать тему с сомелье и, при желании, по запаху пробки, легко определить, сколько лет выдержки было у напитка. Как говорится, никогда не поздно открывать в себе новые грани таланта, даром что у богов не бывает похмелья в чистом виде. И пить они могут все, что горит. И даже то, что физически гореть не может.
За неспешным потягиванием третьего коктейля Локи не заметил, как место его, так и не состоявшейся любви-всей-жизни-на-одну-ночь опустело, и моментально оказалось занято новым посетителем.
— Брат, не уж-то решил составить мне компанию? Когда ты в последний раз отдыхал?

Когда фигура Ардина сменила положение и потеряла условную статику, глаза Ноктиса, неизменно едва отдававшие красноватым свечением, сначала проследили за ним, а после опустились вниз, уставившись на бурлившую черноту. Пузырьки, попытки расползтись, успешные и не очень. Неизменно слушая гостя и вдумываясь в его слова, принц даже не заметил, сколько внимания и интереса занимал у него процесс разглядывания того, что вызывало отторжение на всех возможных уровнях, почти инстинктивно оттягивало либо сгруппироваться да отступить, либо порубить и сжечь. Заместо этого Ноктис продолжал рассматривать, вглядываясь до такой степени, что, кажется, частично вовсе позабыл о своём состоянии, переключившись на эту чёрную жижу-дым, словно бы ведущую в никуда. И оттуда же появившуюся.

"Это действительно то, что есть в каждом человеке?" — невольно подумалось. — "Тогда я понимаю, почему оно опустошает, как говорят. Оно ничем не ощущается, значит и оставить после себя не может ничего, наверное стремясь сделать всё таким же", — интересно, а сам Ноктис... он намного насыщеннее этой жижи? Многое ли прошлось бы выжигать в нём, если бы он...

— Это ведь скверна, да? — не выпадая из разговора, но неизменно глядя на то, что под ногами, выдал принц, не прекращая своего дела. — Она отличает твою природу от моей, — пока Ардин ходил кругами, а вся эта чернота кипела, двигалась и растягивалась, мальчишка повёл руками перед собой, отгоняя тёмные частицы, от чего те, смешиваясь с голубоватой кристальной пылью, рассеивались. Ноктис даже не обращал на это внимание, неизменно глядя за пределы "ограждения". Скверна занимала всё его внимание, от чего, казалось, всё это место блекло ещё сильнее; надави немного и вовсе посыпется, оставшись серым ничем. — Тебе не нужен кристалл для силы, ведь так? Он всего один остался, у Люцисов, остальных нет больше. У тебя она своя, какая-то непонятная. И скверна — это тоже твоя сила, хотя вообще-то ты должен был умереть от неё ещё давно. Как любой бы умер, все умирают, становясь чудовищами. Но ты ещё жив, — принц говорил, в то время как со стороны появился кролик, выпрыгнув из блеклых деревьев и кустов, что были до обрыва, откуда они вышли в прошлый раз на коляске. Животное целенаправленно допрыгало до скверны за мечами и остановилось, то ли застряв-погрязнув в жиже, то ли просто не желая идти дальше.

Нет, Нокт не верил во всё, что говорил Ардин. Это во многом конфликтовало с тем, к чему он привык, чему его научили и что он чувствовал. Однако гость и не должен был думать аналогичным образом. Принц позвал его за тем, чтобы услышать его слова, его видение, его ответы. Не свои, не книг, не свиты.

Что с ним будет дальше? Что сделает эта консистенция? Как поглотит? Изнутри, снаружи? Как преобразится животное, что стает с ним после? Обычный, ничем не примечательный кролик менялся на глазах, приобретая странные черты и элементы; откровенно пугающие, кричащие, злобные, отторгаемые. Не нейтральные, не пушистые, но деформированные и... Существо издало странные звуки, пытаясь то ли наброситься, то ли укусить, то ли слиться с прочей скверной, и Ноктис непроизвольно — почти — выхватил один из мечей подле себя, кинув его в существо; то оказалось проткнуто, рассеялось, а меч остался там же. Круг оказался нарушен, потеряв совершенство формы. Принц же чуть вздрогнул, покачав головой, словно бы что-то отгоняя.

Вообще-то он жил в приятных условиях нормального детства, коему можно позавидовать, и временами даже походил на нормального ребёнка или подростка. Играл в автоматы, к примеру, не питал любви к школе и не думал о политике. Прочее стоило упустить, чтобы подвернуть тем самым контраст того, с какой стороной мира он сталкивался прямо сейчас. Насколько отличной от того, в каким мирке его поселили и с каким знакомили прежде. И оно... вовсе не пугало, отчего-то удивляло не то чтобы слишком; ведь в детстве кто-то на него да напал, ведь ужасы откуда-то да приходили, ведь Король от чего-то да бывал усталым и подавленным. Значит, и иная сторона имелась, да? Просто... у Ноктиса не имелось повода задаваться этим. Как и интереса. В глобальном смысле не имелось и сейчас, потому что ответ мог лежать в привычным ему вещах, почему нет. Однако мальчик чувствовал, что это не так. И потому не мог оторвать взгляда от чёрной скверны, что отторгалась этим — его — местом, и булькающих остатков кролика, что практически слился с единой ползучей лужей. А всё равно своей неестественностью и чуждостью этому месту, привычной картине Ноктиса, привлекала внимание, буквально притягивала к себе, вынуждала его взгляд пялиться неотрывно, а глаза раскрыться чуть-чуть шире. Жестоко? Так ведь это сон. Частица принца. Не более того. Риски, любознательность, подкожное понимание.

— Когда-то Стелла говорила мне, что я Избранный, что это делает меня особенным, не как отец или дед, или любой другой Люцис прежде, но я не уверен, что... понимаю разницу. Что это не одно и тоже, — он моргнул, взглядом пытаясь найти Ардина, что оттаптывал кругом. — Да и это ведь о Кристалле, потому разницы быть не может. Только если это всё нормально, если так случалось с каждым, то почему моё тело... нет, не тело, разум — ему не нравится. Мне иногда кажется, что он не на месте. Или я не на месте. Нигде, — губы сильнее сжались и Ноктис, ни то устало, ни то с досадой, прикрыл глаза, отрицательно мотнув головой.

Небо на несколько мгновений стало ярче и светлее подобно фотовспышке, что заставило скверну — всё, что её содержало или находилось на открытом пространстве — среагировать соответствующим образом. Зашипело, скрутилось, начало сужаться и местами испаряться, затекая обратно; а что сам Ардин? Посмотрите. Как посмотрел Ноктис, прежде чем выйти из круга через "брешь", что образовалась от вытащенного им ранее орудия.

— Здесь стало не комфортно. Слишком просто потеряться. Не против немного другого места, ладно? — рассматривая гостя проговорил принц, подходя к обрыву. Протянув руку, он что-то схватил в воздухе, надавил и... в серой среде открылась дверь, из-за которой доносились звуки, мелькал свет и что-то ещё.

Кинув взгляд на Ардина вполоборота [это приглашение], Ноктис едва разбежался и прыгнул к двери, приземлившись тёмными кроссовками прямиком на асфальт в... какой-то подворотне. Кажется, это... Инсомния? Улицы её самой живой части. Из-за обилия источников света тут достаточно светло, словно бы не ночь вовсе, максимум что сумерки; обилие огней, стекла, людей, шума, движения. Иллюзия, всё по памяти; не сказать, что полно жизни, однако вполне себе её имитация. То, что запомнил Нокт, выбираясь поиграть в автоматы заместо домашнего задания, отведать какой-то пищи с Игнисом или будучи расшевеленным в принципе выкуриться Промпто. Даже тогда, бывало, принц уходил глубоко в себя и вроде бы воспринимал, а вроде бы и нет то, что происходило кругом. Это сказывалось на "наполнении" картинки сейчас. Всё тут такая же прострация и полутон, как и восприятие Ноктиса в реальности. Если так для него по-настоящему, то могло ли быть иначе? Откуда бы ему такое взять?

Здесь не так много Ардина. Здесь можно потеряться. Здесь из-за обилия людей и движения с одной стороны хотелось захлопнуться в себе, но с другой сделать это абсолютно невозможно, что являлось подобием пинка самого себя. Ноктис же ощущался... да никак. Он сам собой сюда ничего не внёс. По крайней мере, ему так казалось. Ему думалось, что он ничего не весил, ничего не источал и никак не ощущался.

Собрав руки в карманах мастерки, Ноктис шагал по асфальту, глядя себе под ноги.

— У тебя есть предположения, куда это может завести, как далеко, как... долго оставаться таким? Я не уверен, что принцу допустимо умереть из-за того, что, ну... — от отсутствия энергии? От недосыпа? От сумасшествия? От чего? Как это обозначить, а? Когда Регис медленно [нет] гаснет, истощая себя, время летит, трон не ждёт, и, и, и... Плечи подростка едва вздрогнули, и если бы он был наедине с собой, то непременно немного опустились бы. Однако он не один и слишком натянут, чтобы допустить подобного. — Это элементарно  нелепо, знаешь. Не смешная нелепость, — усмехнулся, потому что даже в своей вялотекущей, становящейся хронической усталости разбирал некоторые оттенки сарказма. И самоиронии. И простой глупости.

Нет, принц не любил говорить о собственной смерти. Но в его семье, так получилось, ей поклонялись. Её уважали. От неё появились. Были пронизаны ею; смерть каждый день забирала у них блеск будущего [и облачала всё в роскошный черный], в то время как то самое будущее — из поколения в поколение — с малых лет наблюдало за циклом угасания, увядания, поглощения прежнего той самой смертью, с большим или меньшим отрицанием принимая свою очередь. В конце-то концов, в этом хотя бы имелся смысл. Хотя бы некая предопределенность. Польза хотя бы другим. Принц не мог сказать, что собственная участь пока ещё пугала его, потому что не имел ощущения того, что в целом стоял на твёрдой почве. Просто оно всё... по плечу Ноктиса словно бы пронеслось касание пальцев, дошедшее до спины, что заставило его на секунду вздрогнуть, остановиться; по телу прошлось что-то холодное, а глаза на момент сменили свой цвет. Ведь никого не было. Видимого.

Ноктис интуитивно чувствовал, что это только начало.
Ноктис не знал, что делать с продолжением.
Ноктис просто хотел спать.
Стоит добавить ещё несколько таблеток и успокоительного. Начать через не могу читать скучные книги. Или то, что приносил Игнис, когда удавалось оторвать принца от занятий с Гладио или Титусом.

— Мне было понятно, когда я сжимал меч. Тогда. Оба раза. Никаких сомнений. Я словно был тем, чем положено, делая то, что положено, избавив себя от всего остального. Ничего больше просто не имело значения. Я забыл, что вообще-то до смерти боялся, — вдруг выдал он глухо, подавленно, но уверенно, глянув на Ардина, после чего снова зашагал.

Когда фигура Ардина сменила положение и потеряла условную статику, глаза Ноктиса, неизменно едва отдававшие красноватым свечением, сначала проследили за ним, а после опустились вниз, уставившись на бурлившую черноту. Пузырьки, попытки расползтись, успешные и не очень. Неизменно слушая гостя и вдумываясь в его слова, принц даже не заметил, сколько внимания и интереса занимал у него процесс разглядывания того, что вызывало отторжение на всех возможных уровнях, почти инстинктивно оттягивало либо сгруппироваться да отступить, либо порубить и сжечь. Заместо этого Ноктис продолжал рассматривать, вглядываясь до такой степени, что, кажется, частично вовсе позабыл о своём состоянии, переключившись на эту чёрную жижу-дым, словно бы ведущую в никуда. И оттуда же появившуюся.

"Это действительно то, что есть в каждом человеке?" — невольно подумалось. — "Тогда я понимаю, почему оно опустошает, как говорят. Оно ничем не ощущается, значит и оставить после себя не может ничего, наверное стремясь сделать всё таким же", — интересно, а сам Ноктис... он намного насыщеннее этой жижи? Многое ли прошлось бы выжигать в нём, если бы он...

— Это ведь скверна, да? — не выпадая из разговора, но неизменно глядя на то, что под ногами, выдал принц, не прекращая своего дела. — Она отличает твою природу от моей, — пока Ардин ходил кругами, а вся эта чернота кипела, двигалась и растягивалась, мальчишка повёл руками перед собой, отгоняя тёмные частицы, от чего те, смешиваясь с голубоватой кристальной пылью, рассеивались. Ноктис даже не обращал на это внимание, неизменно глядя за пределы "ограждения". Скверна занимала всё его внимание, от чего, казалось, всё это место блекло ещё сильнее; надави немного и вовсе посыпется, оставшись серым ничем. — Тебе не нужен кристалл для силы, ведь так? Он всего один остался, у Люцисов, остальных нет больше. У тебя она своя, какая-то непонятная. И скверна — это тоже твоя сила, хотя вообще-то ты должен был умереть от неё ещё давно. Как любой бы умер, все умирают, становясь чудовищами. Но ты ещё жив, — принц говорил, в то время как со стороны появился кролик, выпрыгнув из блеклых деревьев и кустов, что были до обрыва, откуда они вышли в прошлый раз на коляске. Животное целенаправленно допрыгало до скверны за мечами и остановилось, то ли застряв-погрязнув в жиже, то ли просто не желая идти дальше.

Нет, Нокт не верил во всё, что говорил Ардин. Это во многом конфликтовало с тем, к чему он привык, чему его научили и что он чувствовал. Однако гость и не должен был думать аналогичным образом. Принц позвал его за тем, чтобы услышать его слова, его видение, его ответы. Не свои, не книг, не свиты.

Что с ним будет дальше? Что сделает эта консистенция? Как поглотит? Изнутри, снаружи? Как преобразится животное, что стает с ним после? Обычный, ничем не примечательный кролик менялся на глазах, приобретая странные черты и элементы; откровенно пугающие, кричащие, злобные, отторгаемые. Не нейтральные, не пушистые, но деформированные и... Существо издало странные звуки, пытаясь то ли наброситься, то ли укусить, то ли слиться с прочей скверной, и Ноктис непроизвольно — почти — выхватил один из мечей подле себя, кинув его в существо; то оказалось проткнуто, рассеялось, а меч остался там же. Круг оказался нарушен, потеряв совершенство формы. Принц же чуть вздрогнул, покачав головой, словно бы что-то отгоняя.

Вообще-то он жил в приятных условиях нормального детства, коему можно позавидовать, и временами даже походил на нормального ребёнка или подростка. Играл в автоматы, к примеру, не питал любви к школе и не думал о политике. Прочее стоило упустить, чтобы подвернуть тем самым контраст того, с какой стороной мира он сталкивался прямо сейчас. Насколько отличной от того, в каким мирке его поселили и с каким знакомили прежде. И оно... вовсе не пугало, отчего-то удивляло не то чтобы слишком; ведь в детстве кто-то на него да напал, ведь ужасы откуда-то да приходили, ведь Король от чего-то да бывал усталым и подавленным. Значит, и иная сторона имелась, да? Просто... у Ноктиса не имелось повода задаваться этим. Как и интереса. В глобальном смысле не имелось и сейчас, потому что ответ мог лежать в привычным ему вещах, почему нет. Однако мальчик чувствовал, что это не так. И потому не мог оторвать взгляда от чёрной скверны, что отторгалась этим — его — местом, и булькающих остатков кролика, что практически слился с единой ползучей лужей. А всё равно своей неестественностью и чуждостью этому месту, привычной картине Ноктиса, привлекала внимание, буквально притягивала к себе, вынуждала его взгляд пялиться неотрывно, а глаза раскрыться чуть-чуть шире. Жестоко? Так ведь это сон. Частица принца. Не более того. Риски, любознательность, подкожное понимание.

— Когда-то Стелла говорила мне, что я Избранный, что это делает меня особенным, не как отец или дед, или любой другой Люцис прежде, но я не уверен, что... понимаю разницу. Что это не одно и тоже, — он моргнул, взглядом пытаясь найти Ардина, что оттаптывал кругом. — Да и это ведь о Кристалле, потому разницы быть не может. Только если это всё нормально, если так случалось с каждым, то почему моё тело... нет, не тело, разум — ему не нравится. Мне иногда кажется, что он не на месте. Или я не на месте. Нигде, — губы сильнее сжались и Ноктис, ни то устало, ни то с досадой, прикрыл глаза, отрицательно мотнув головой.

Небо на несколько мгновений стало ярче и светлее подобно фотовспышке, что заставило скверну — всё, что её содержало или находилось на открытом пространстве — среагировать соответствующим образом. Зашипело, скрутилось, начало сужаться и местами испаряться, затекая обратно; а что сам Ардин? Посмотрите. Как посмотрел Ноктис, прежде чем выйти из круга через "брешь", что образовалась от вытащенного им ранее орудия.

— Здесь стало не комфортно. Слишком просто потеряться. Не против немного другого места, ладно? — рассматривая гостя проговорил принц, подходя к обрыву. Протянув руку, он что-то схватил в воздухе, надавил и... в серой среде открылась дверь, из-за которой доносились звуки, мелькал свет и что-то ещё.

Кинув взгляд на Ардина вполоборота [это приглашение], Ноктис едва разбежался и прыгнул к двери, приземлившись тёмными кроссовками прямиком на асфальт в... какой-то подворотне. Кажется, это... Инсомния? Улицы её самой живой части. Из-за обилия источников света тут достаточно светло, словно бы не ночь вовсе, максимум что сумерки; обилие огней, стекла, людей, шума, движения. Иллюзия, всё по памяти; не сказать, что полно жизни, однако вполне себе её имитация. То, что запомнил Нокт, выбираясь поиграть в автоматы заместо домашнего задания, отведать какой-то пищи с Игнисом или будучи расшевеленным в принципе выкуриться Промпто. Даже тогда, бывало, принц уходил глубоко в себя и вроде бы воспринимал, а вроде бы и нет то, что происходило кругом. Это сказывалось на "наполнении" картинки сейчас. Всё тут такая же прострация и полутон, как и восприятие Ноктиса в реальности. Если так для него по-настоящему, то могло ли быть иначе? Откуда бы ему такое взять?

Здесь не так много Ардина. Здесь можно потеряться. Здесь из-за обилия людей и движения с одной стороны хотелось захлопнуться в себе, но с другой сделать это абсолютно невозможно, что являлось подобием пинка самого себя. Ноктис же ощущался... да никак. Он сам собой сюда ничего не внёс. По крайней мере, ему так казалось. Ему думалось, что он ничего не весил, ничего не источал и никак не ощущался.

Собрав руки в карманах мастерки, Ноктис шагал по асфальту, глядя себе под ноги.

— У тебя есть предположения, куда это может завести, как далеко, как... долго оставаться таким? Я не уверен, что принцу допустимо умереть из-за того, что, ну... — от отсутствия энергии? От недосыпа? От сумасшествия? От чего? Как это обозначить, а? Когда Регис медленно [нет] гаснет, истощая себя, время летит, трон не ждёт, и, и, и... Плечи подростка едва вздрогнули, и если бы он был наедине с собой, то непременно немного опустились бы. Однако он не один и слишком натянут, чтобы допустить подобного. — Это элементарно  нелепо, знаешь. Не смешная нелепость, — усмехнулся, потому что даже в своей вялотекущей, становящейся хронической усталости разбирал некоторые оттенки сарказма. И самоиронии. И простой глупости.

Нет, принц не любил говорить о собственной смерти. Но в его семье, так получилось, ей поклонялись. Её уважали. От неё появились. Были пронизаны ею; смерть каждый день забирала у них блеск будущего [и облачала всё в роскошный черный], в то время как то самое будущее — из поколения в поколение — с малых лет наблюдало за циклом угасания, увядания, поглощения прежнего той самой смертью, с большим или меньшим отрицанием принимая свою очередь. В конце-то концов, в этом хотя бы имелся смысл. Хотя бы некая предопределенность. Польза хотя бы другим. Принц не мог сказать, что собственная участь пока ещё пугала его, потому что не имел ощущения того, что в целом стоял на твёрдой почве. Просто оно всё... по плечу Ноктиса словно бы пронеслось касание пальцев, дошедшее до спины, что заставило его на секунду вздрогнуть, остановиться; по телу прошлось что-то холодное, а глаза на момент сменили свой цвет. Ведь никого не было. Видимого.

Ноктис интуитивно чувствовал, что это только начало.
Ноктис не знал, что делать с продолжением.
Ноктис просто хотел спать.
Стоит добавить ещё несколько таблеток и успокоительного. Начать через не могу читать скучные книги. Или то, что приносил Игнис, когда удавалось оторвать принца от занятий с Гладио или Титусом.

— Мне было понятно, когда я сжимал меч. Тогда. Оба раза. Никаких сомнений. Я словно был тем, чем положено, делая то, что положено, избавив себя от всего остального. Ничего больше просто не имело значения. Я забыл, что вообще-то до смерти боялся, — вдруг выдал он глухо, подавленно, но уверенно, глянув на Ардина, после чего снова зашагал.

Время вокруг Цири заворачивается в спираль — кольцует окрест себя вселенные, обращает королевства в прах и возрождает их из пепла. Всё циклично. Всё повторяется. Вороны склёвывают внутренности Геральта и Йеннифэр, через неделю Цири попадает на церемонию бракосочетания — зрачки у Белого Волка не ведьмачьи, а совсем обычные, человеческие; глаза она зажмуривает, чтобы не видеть, как вороны выклюют и их.
Цири зачерпывает землю руками — набирает полные ладони, втирает в кожу (помогает от боли). Через месяц Геральт приходит за ней в Башню Ласточки, через два учит её сражаться в Каэр Морхене, через три бабушка вплетает корону в её серебряные волосы — и никакого Геральта здесь вообще нет.
Всё циклично. В мире нет ничего линейного. Цири ест чужие смерти на завтрак, смотрит на чужие рождения за обедом, к ужину делает ставки — как всё обернётся на этот раз. Спираль затягивает её, эльфские предупреждения остаются непонятыми — Цири проглатывает минуты и часы вместе с землёй со своих ладоней; они горькие, солёные, сладкие, у них совершенно особенный вкус.
Она наедается досыта.

Цири не бежит от Смерти — она сама и есть Смерть. Высогота обхватывает морщинистыми руками её лицо и шепчет — зря я спас тебя, маленькая мерзавка. Ты принесла нам всем только смерть. Уродливый шрам расползается по её лицу, гноится, охватывает лоб, рот, обе щеки, задевает крылья носа — запах гнили и смерти Цири носит с собой, слизывает кровь вместо воды, утаивает сотню клинков за пазухой.
Я смерть, я приду за вами, я заберу вас — раздроблю кости, разорву сухожилия, выпотрошу трупы, чтобы только Зло было наказано. Цири не Зло, потому что она — Смерть; безлика, бесконечна, циклична почти как время. Цикл никогда не довершится — по Спирали можно сновать очень долго; вонзать сталь в тела близких, рыдать над их трупами, когда это сделает кто-нибудь другой. Месть не может выжечь личность если той никогда не было — Цири помнит себя пустой оболочкой, едва не погибшей в пустыне Корат, в раздробившейся башне, на хрупком льду, — но Смерть не может погибнуть, и потому погибают все, кто вокруг. Цири сжимает клинок пальцами, пока спит — убей, ударь, убеги; мир, который отвергал её с первой секунды рождения, она утопит в крови и заберёт с собой.
Есть смерть человеческая — Цири обернётся Старшей Кровью, смертью вселенской. Она глушит рыдания, сдерживает вопли, давит смех. Только Смерть смеётся над ней.
(вместо)

Цири видит множество миров — и остаётся замкнута в единой Спирали. Цири опрокидывает в себя стакан джина в баре и никогда не выходит за пределы дозволенного. Цири оказывается в Камелоте и не заговаривает с рыцарем, глядящим на неё во все глаза; Цири бежит от Дикой Охоты, от дома и от семьи, от себя самой — замки срываются и обращаются новыми, смыкаются кандалами на её лодыжках, мажут грубой повязкой зелень глаз.
Проживая бесчисленные мгновения вне своего мира, Цири забывается; она вертится по кругу и не стареет ни на один день. Эредин никогда не найдёт её, если Цири достаточно хорошо спрячется; Эредин чует запах там, где она укрывается, но темнота отказывается говорить с кем-либо кроме своей ручной Смерти.
Пустоту Цири умасливает кровью и та хоронит её под шёлковым одеялом.

Значит, око за око, зуб за зуб? Кровь за кровь?

(Цири спутывает чужие карты, собрания, ворох документов на пожелтевшей бумаге,
в комнате такой приятный запах — Смерти и чистоты; нашивки с крыльями она находит в одном из ящиков комода и долго елозит по грубой ткани пальцами,
прикасается губами, ресницами, давит вздох.
Цири собирает символы, уносит осколки чужого существования, чтобы не забывать о собственном — один крылатый обрывок она забирает с собой, усмехаясь)

Ей кажется, что собственную смерть она видит на дне чужих зрачков.

Глаза знакомые — Цири может прошептать даже имя владельца (запоминает его по слогам, выучивает по обрывкам чужих разговоров); помнит холодную тюремную камеру и полыхающий в теле жар, мешавший сосредоточиться; едва не перекусившего её надвое гиганта, свист странных приборов в воздухе, что позволяют этому человеку летать. Помнит крылья на его спине — узор тот же, что на нашивке, которую она носит во внутреннем плащевом кармане. Помнит убранство чужой комнаты, начищенную запасную форму в шкафу, стальную серость.
Цири оборачивается к нему, вглядываясь.
Она видела множество серых глаз. Сковывающе-холодных, пустых и зябких, перламутровых и кварцевых, глядящих с вызовом и вымаливающих пощады. Она была Смертью, заглядывая в чужие дома, Смертью сновала по узким тропам миров, сражаясь во имя ничего и во имя ничего прекращая сражаться. Переводила дыхание, охватывая рукоять Ласточки пальцами.
Цири застывает перед ним камнем — укрываясь холодной испариной, забывая о том, ради чего снова пришла. Ни у кого во всех Плеядах миров нет и не было таких глаз — болью они дышат, боль Цири впитывает и боль отпускает, сжимая губы; она ощутима физически, движется за ним гробовой тишиной и льняным трупным полотном, окидывает дом безликим серым пологом.
Если Цири — Смерть, то перед ней тот, кто переступает через.

Она глухо кашляет, выдавливая слова.
— А ты? Кто ты такой, чтобы задавать мне подобные вопросы?
Складывает руки у груди в излюбленном жесте, глядя на его обнажённый клинок.
— Хочешь поглазеть на ещё один труп?

Её Ласточка демонстративно покоится в ножнах — с себе подобным Цири не будет сражаться; Смерть отступает, уступая беглой путнице место.