йеритца смотрит тяжело и, разумеется, не сожалея.
в байлете что-то умирает и рушится, и возводится бережными руками заново; йеритца не протягивает ему ладони, когда узнаёт о джеральте, йеритца не спрашивает его, как он себя чувствует, когда умирает — со звериным воплем и безграничной ненавистью к роду человеческому — рея. только жалеет, что его не было рядом: это кажется моментом, стоящим запечатления, в воздухе наверняка пахло кровью и гарью, и чем-то только что сдохшим; только говорит: что-то изменилось в тебе снова. и ещё: попробуй время от времени сжигать мусор под своей кожей.
байлет прячет за потемневшей радужкой что-то — сожаления, которые может выражать только искривлённой линией рта, смутное чувство любви, трупы. йеритца знает, как выглядит нежность; она прячется в углах глаз и забивается случайно под ногти, мнётся под пальцами, как глина, топит с головой и досыпает земли сверху. у неё огрубевшие от нищеты ладони и чужое имя — йеритца слишком поздно связывает её с байлетом тоже, йеритца слишком поздно замечает, что ей тесно в проведённых им двадцать лет назад линиях.
любовь выражается в вещах тривиальных: скошенных взглядах, слишком громких выдохах, жестах неосторожных. йеритца не спрашивает, почему байлет задерживает пальцы на его запястье; смаргивает растерянно, смотрит в сторону мутно.
(чудовище внутри, конечно, так и остаётся голодным, и он не может больше сжимать голыми руками его пасть — он этого, в самом деле, больше не хочет.)
йеритца позволяет ему: оттолкнуть себя, отступить на полшага, опустить меч. говорить ему нет. что-то внутри воет и цепляется зло за рёбра — ему надоело смертельно, и оно страх как хочет вонзить в чужое горло зубы поглубже. йеритца опускает меч тоже и смотрит, прежде всего, на его рот.
на его шею.
на то, что смердит за его глазами.
— почему. — ему не нравится звучание собственного голоса. он не спрашивает — исключительно требует. — объясни мне.
смотрит на протянутую руку.
редко дышит.
ему как будто неуютно в собственной коже: пальцы тянутся время от времени к углам глаз и старым шрамам на шее, пытаются растянуть и вскрыть — настойчиво, постоянно, с упорством поистине завидным. что-то не то рвётся наружу, не то хочет похоронить себя в горе сгнившего мяса; но байлет знает об этом, конечно, лучше, и йеритца не рассказывает ему — из чувства непривычнее и как будто бы выше.
как будто бы, в самом деле, из заботы.
император смотрит на него тяжело из-под вороха выцветших ресниц, говорит ему — когда стихает шум за окнами, когда отпадает нужда держать меч под рукой, когда никто больше не требует его присутствия немедленно и прямо сейчас, когда всё заканчивается, и ему хочется сомкнуть зубы на чьей-нибудь шеи от скуки, — звучит никак, звучит слишком равнодушно: он нужен мне, и ты не можешь просто забрать его. он нужен мне и этой стране, и этим людям. мне.
йеритце неуютно без перчаток и маски — в том же смысле, что неуютно без доспеха или под солнцем; йеритца знает, где его место, и йеритца знает, кому вещи принадлежат теперь. не скалит зубы, но смотрит на неё долго, склоняет к плечу голову, говорит глухо: нет.
(имеет в виду, конечно: моё. тебе лучше убрать руки.)
смотрит на протянутую ладонь в перчатке, прикрывает глаза. выдыхает шумно.
— ты не боишься.
имеет в виду: ты бояться не можешь, — или можешь, но понятия не имеешь, как делать это правильно. эмиля страху учат (безуспешно, эмиль топит его в колодце вместе с вороньим трупом и забывает о нём, как о неприятном и раздавленном спешно), байлет не удостаивается даже этого. они не обсуждают голоса в голове, но йеритца не думает, что в этом есть необходимость: разница между ними не только в том, что байлет своих больше не слышит; разница между ними: йеритца смотрит на него в первый раз в холодных стенах гаррег маха и ничего не видит, йеритца смотрит на него впервые в покинутой богиней гробнице и не может сдержать пьяной улыбки.
наружу рвётся смех и гной, и стебли вереска. он не спит по ночам и выблёвывает чужие кости, проглоченные утром слишком спешно.
расскажи мне, как поживает мерседес.
с ней всё просто отлично. никто не стал забирать её труп. никто не стал проводить похороны.
открывает глаза: в воздухе всё ещё пахнет кровью. ему всё ещё не хватает тяжести доспеха на плечах.
— тогда в чём дело.
расскажи мне, каково это, когда убиваешь последнее близкое собственными руками.
(это никак. он знает все ответы.)
йеритца не спрашивает о джеральте, не спрашивает о рее, не спрашивает об эдельгард или о тенях в их уютном новом раю, к которому байлет первым прикладывает руки. утопия интересует его мало, и церковь рушится драматично: камни падают с грохотом и придавливают к земле драконий труп, йеритца облизывает губы спешно и не скрывает жадности, глядя на кости в руках у байлета и под бумажной кожей. существует что-то помимо, и осознание этого ударяет по нему неприятно: напоминание не о прошлом, но о мире за пределами его круга из соли.
что-то кроме — в том, как байлет сжимает его ладони, как прижимается спиной, как смотрит.
это любовь — йеритца знает слова, и йеритца знает, куда смотреть. не перестаёт думать, что байлет ошибся: в собственных желаниях или чувствах, в чём-то ещё, — что-то в нём не позволяет спросить наверняка, впрочем. это история некрасивая: зверь не уйдёт, если ты опустишь руки с белым мелом и отойдёшь от двери, зверь не уйдёт совсем, потому что не хочет, потому что его здесь кормят, потому что ему здесь, на самом деле, рады. йеритца смотрит на него и не знает, что выражать следует: эмоции замирают где-то в районе лёгких, дёргается угол рта против воли.
у байлета взгляд почти ласковый — направленный на кого-то будто бы кроме него. это сбивает с толку: йеритца хочет стряхнуть его с себя, как воду с шерсти или ладонь с плеча.
байлет протягивает ему руку, и йеритца хочет сказать ему: абсурд. напомнить зло, что он не эдельгард, и он не нуждается в тепле рядом, как не нуждается в спасении.
— у тебя есть причина, — ему не нравится, как проскальзывает в собственном голосе растерянность вместо злости и знакомого раздражения. — и я хочу её услышать.
байлет протягивает ему руку, и йеритца медлит: брать её в свою ладонь кажется ему неправильным. разжимает пальцы на рукояти меча и позволяет ему упасть на каменный пол с грохотом. сокращает расстояние между ними — ступает неспешно. даёт ему время: отказаться, передумать, замахнуться костями мёртвой богини. касается его руки пальцами, не сжимает по-настоящему.
опускается — непривычно — на колени.
чувствует себя на своём месте.
[nick]Emile von Bartels[/nick][status]GALLOWS STRUNG[/status][icon]https://i.imgur.com/QP5PPW4.png[/icon][fandom]fire emblem[/fandom][char]эмиль фон бартелс[/char][lz]в планах парад планет и конец цвета, бесцветные романтики без свобод и прав — только тень и прах; как же поэтично это: накрахмаленные люди в позах собак.[/lz]