POP IT DON'T DROP IT [grossover] |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » POP IT DON'T DROP IT [grossover] » фандомное » GOD I HATE THE COLOR RED
they want to stop but they can’t stop. they don’t know what they’re doing. this is not harmless, the how to |
[sign]i will ruin what i cannot have, i will bite the hand that feeds,
and i shall suffer none so much as they shall suffer me.[/sign][icon]https://i.imgur.com/gX2mxxD.png[/icon][status]raw[/status]
я хочу рассказать тебе сказку |
он смотрит на пластилиновый мир под своими пальцами, и переполняющее его отвращение не удаётся передать даже метафорами сгнивших трупов.
ненавидит: полное сожалений лицо шидо в вечерних новостях, собственное отражение в зеркале с уродливыми пятнами, вкус кофе этим утром. выдыхает — зло и нервно, — дёргает слишком резко верхний ящик на кухне, роняет нож себе под ноги, проливает молоко мимо чашки. выдирает слишком много волос по случайности и больше от раздражения, путается в пальцах и ступенях, завязывает галстук только с третьей попытки — не слишком удачно. не знает, зачем: в фальшивом мире все улыбаются ему дружелюбно до зубного скрежета независимо от пятен на его рубашке и даже если он едва не толкает их под поезд; он разбивает витрину посреди улицы и на глазах у троих свидетелей в случайном приступе жестокости, и подоспевший к нему полицейский интересуется обеспокоенно, не поранил ли он ладони и не нужна ли ему помощь. ненавидит: каждую секунду, что приходится дышать одолженным воздухом, смех ребёнка на другой стороне улицы, таящий под шарфом снег, цвет своего пальто. тот факт, что женщина, которую он едва не сбивает с ног, улыбается ему виновато и просит прощения тоном искренним. ненавидит: маруки, превратившего его существование в ёбаный пластилиновый ад и решившего за него, чего он хочет сегодня, чего он будет хотеть завтра и как для него будет лучше до скончания дней.
амамию, который не сразу замечает; амамию, который имеет наглость сомневаться и смотрит на него обеспокоенно — это так близко к жалости, что ему приходится сдерживать в себе порыв ударить его в челюсть. сорвать с него стёкла без диоптрий и давить их в пол, пока он не научится смотреть на мир глазами собственными.
это ёбаное рождество снится ему в кошмарах, и он поверить не может, что рена от происходящего не тошнит.
— не говори мне, что ты серьёзно, — морщится. выплёвывает слова, как застрявшие в зубах кости. — думаешь об этом. рассматриваешь как вариант.
начинает ненавидеть даже это место: им везёт сегодня, и в клубе играет живая музыка, но ему кажется — им бы повезло и в любой другой день тоже. аттракцион невиданной щедрости; просто чудо, что им всем ещё нужно спешить на работу, а по новостям сообщают ещё о посаженных за решётку - но всё временно, он знает: он был у маруки в мозгах, и ему захотелось блевать от обилия радуги на слепящем белом и дружного хорового пения. не спрашивает, что этот ублюдок мнит о себе - догадывается прекрасно; это всё о том же, что и у остальных: если не получилось превратиться в реформатора, то непременно выйдет стать мессией. план надёжный с дорогой намеченной.
горо чертыхается сквозь сжатые плотно зубы и сцепляет пальцы на коленях замком. обещает себе пристрелить его при первой же возможности. девушка за его спиной поёт знакомо: кто знает, когда это закончится, - и у неё голос приятный и тёплый, но ностальгия отдаёт на языке чем-то сгоревшим и застревает на зубах раздражающе; воспоминания у мертвецов по закону жанра - непременно со вкусом пепла. выдыхает шумно.
и замазал все шрамы тональным кремом |
маруки сообщает им тоном трагичным, и взгляд у него, разумеется, полон сожалений: видишь ли, акечи-кун, в жестокой реальности ты, скорее всего, всё ещё мёртв. если очень повезёт, они отыщут твой труп и смогут провести похороны, но шансы на это, конечно, такие себе, и если всё-таки нет, то ничего страшного — всё равно на них бы никто не пришёл. у могилы твоей матери можно будет пристроить вторую вазу для цветов - будет смотреться очень красиво, но это - там, разумеется. не то что здесь: здесь всё так классно, честное слово, только закрой глаза, выдохни и насаживайся поудобнее на нож - где-то в процессе непременно начнёшь ловить кайф от происходящего, просто дай себе время привыкнуть.
он мёртв.
ладно.
как будто бы это такая проблема.
— бога ради, - раздражение прятать не выходит, но он и не слишком старается. смотрит на рена прямо и зло, не притрагивается к бокалу - сегодня там что-то синее, и он уверен: на вкус сладкое-сладкое. его наверняка вырвет. - лучше пристрели меня сам, если в тебе столько необоснованного милосердия.
маруки не смог залезть ему в голову - не смог пока что; горо знает, что он здесь в качестве трофея и гаранта чужих сомнений: стены его квартиры не увешаны счастливыми фотографиями его матери, никто не присылает ему приглашения на похороны шидо. утопия красивая, но существующая для него в степени меньшей, чем для случайных прохожих. счета приходят ему исправно в этом месяце.
он здесь, потому что рену нужно о чём-то сожалеть тоже, и он ненавидит это едва ли не больше прочего.
отводит взгляд в сторону, заправляет прядь за ухо движением слишком резким. джаз, приглушённый свет, пара коктейлей - это всё ещё слишком похоже на свидание, но романтика убивается слишком быстро об иронию ситуации. выдыхает устало:
- ты просто тянешь время.
моё, в первую очередь. но он не взывает к совести.
исключительно обвиняет.
и груз, который ты нес, полюбит тебя, |
[status]raw[/status][icon]https://i.imgur.com/gX2mxxD.png[/icon][sign]i will ruin what i cannot have, i will bite the hand that feeds,
and i shall suffer none so much as they shall suffer me.[/sign]
Отредактировано Akechi Gorō (2020-10-02 21:31:56)
хочется падать к твоим ногам |
сначала всё выглядит совершенно обычно. бог умирает от сквозной раны в пустую голову — это нормально. мир умирает, чтобы возродиться из своих тлеющих останков, — это нормально. это то, чего они пытались добиться, в конце концов. вполне успешно, надо сказать.
затем всё становится несколько сомнительным. ровно настолько, чтобы пытливый ум начал что-то подозревать. рен в этот момент не подозревает абсолютно ничего, потому что устал, потому что сам не до конца ожил или потому что не хочет ничего подозревать. потому что всё хо-ро-шо, всё прекрасно, это тот счастливый конец, на который никто не надеялся, но который каждый заслужил, и рен не хочет открывать глаза. рен, возможно, боится открывать глаза и боится себе в этом признаться.
он почти готов принять все эти как-снег-на-голову перемены как есть и не задавать лишних вопросов. невозможно задавать какие-либо вопросы, когда всё так идеально складывается.
пока горо акечи — настоящий — лавина, пощечина, нож в спину и сброшенная кожа в кармане — не та слащавая улыбка, пообещавшая отмучиться за рена в заточении, — не входит в леблан и не приводит его в чувство.
пока горо акечи — самый безрассудный человек из всех, кого рен только знает, — не пробуждает его ото сна. (звучит практически романтично.) рен наконец открывает глаза и ему стыдно.
хочется столько узнать о тебе |
рен привычно молчит. навык молчать и навык слушать за год-два-три-семнадцать сплавились с его языком и стали обыденностью. с акечи никогда не было просто, даже когда он сладко улыбался и говорил любезности (особенно, когда он рафинированно улыбался с экрана телевизора, когда вся его личина трещала по швам и никто, никто, кроме рена, этого отчего-то не видел). рен видел, как тесно ему было за вылизанным фасадом, видел его насквозь и страстно мечтал о том моменте, когда сможет наконец бережно вскрыть его консервным ножом и лицезреть всё то ужасное во всей красе. он, конечно, сам всё испортил и навсегда упустил эту возможность. и то, что происходит сейчас, — совсем не то, что он представлял себе. с акечи никогда не было просто, но слова в его присутствии никогда не находили на своём пути препятствий. сейчас рен не находит в себе сил что-либо произнести.
он не уверен, что помнит, как они сюда пришли. так начинаются сны — без вступлений и предисловий, просто забрасывают в место действия. может, разберёшься по ходу. рен не помнит, как заказывал себе выпить, но знает точно, что, что бы ни было в его бокале, оно обязательно будет сладким и фальшивым, как улыбки акечи на камеру. в новой реальности всё сластит, даже кофе, который он случайно портит себе этим утром. яблочный привкус просачиваются сквозь закономерную горечь, и рена тошнит в туалете, пока он задаётся вопросом, всем ли так повезло или искажённое вкусовое восприятие — это теперь его персональный ад. маруки, наверное, хочет как лучше, маруки определённо уверен, что всё делает правильно. или рен просто сходит с ума от того, что не может принять увиденное.
в меру молчать в меру шутить |
рен не отвечает на не-вопросы и не защищается от обвинений, потому что всё, что он может сказать, очевидно для них обоих. потому что, да, он думает об этом. потому что это тоже вариант. потому что большинство их проблем сейчас возникает из-за того, что они не хотят принять.
он не говорит, что его мотивы лежат за пределами сугубо эгоистичных. не говорит, как видел улыбки на лицах друзей и радовался за них совершенно искренне, чтобы потом всего несколькими словами вызвать у них тревогу и дискомфорт. вызвать у них подозрения. заставить сомневаться. не говорит, как каждый неудобный вопрос им причинял боль ему. акечи понимает многое, но этого не поймёт никогда.
рен умалчивает и то, что его мотивы абсолютно эгоистичны. потому что он не идиот, в конце концов, и понимает: они сидят здесь исключительно по его прихоти. акечи — исключительно его прихоть. и за это, пожалуй, стыднее всего.
сопоставить факты не составляет никакого труда: все они ходили на консультации и все они как один открывались перед маруки. сами вложили ему в руки оружие против себя. но о своём сопернике — своём акечи — рен никогда не говорил, и маруки с нежностью выпотрошил его душу ради этого. ради того, чтобы иметь рычаг давления.
рен ненавидит подчиняться и это то немногое, что есть общего у них с акечи.
— я просто тяну время, — соглашается он наконец, потому что это правда и потому что это разозлит акечи. потому что акечи — единственный оплот искренности в этом фальшивом мире, единственный, кто по-настоящему жив, и рядом с кем рен сам чувствует себя живым, а не тем когнитивным телом, чьи когнитивные мозги украшают несуществующие стены допросной.
ещё никогда он так сильно не нуждался в чужих эмоциях. и очень жаль, что нормы социальные, здравый смысл и приятная музыка слишком ограничивают их проявление.
— хочешь потянуть время вместе? — говорит он едва ли громче шёпота, но они сидят так близко, что рен уверен, что его слова достигнут своей цели. — совсем немного. притвориться, будто ничего нет.
это игра из далёкого детства, в которую он не играл очень давно, но никогда не забудет правил. если сосредоточиться на чём-то одном, — на ком-то одном, — то всё остальное на какое-то время исчезнет. перестанет отвлекать. перестанет тревожить.
им двоим не помешало бы отвлечься на мгновение.
миролюбивое стадо людей |
[icon]https://i.imgur.com/93tQ2sA.png[/icon][status]autopsy in process[/status]
сначала тошно, потом полезно |
осознание собственной уязвимости выбивает воздух из его лёгких — ударом единственный и точным. он ненавидит это тоже — внимание, с которым рен смотрит на него, и как дрожат едва заметно чужие пальцы. как вздрагивают его ресницы - горо ловит каждое движение жадно, и что-то в нём трепещет восторженно от осознания, что оно направлено на него; трясётся от ярости бессильной - потому что всё это до обидного жалко. это не слишком страшно в картине общей: он знает, как рен смотрит на прочих значимых, и быть объектом ему не впервые. он переживёт это - или не переживёт, напротив, но это детали нарратива, которые его интересуют не слишком - это трагедия не его личная, и его не хватает даже на поддержание привычных масок.
пускай.
он уверен: рен доволен и этим исходом тоже.
играет музыка, и у него не остаётся образа, ради которого стоит проводить похороны — амамия знает, и этого достаточно, чтобы выдыхать сквозь сжатые плотно зубы и советовать ему убраться подальше в дни особенно солнечные; амамия знает, и трещина вместо рта у локи перестаёт быть проблемой. по новостям его имя упоминают исключительно вскользь, и никто не обращает на него внимания на улице - в этой утопии не находится места для его трагичной истории, и это, конечно, к лучшему: он прячет в карманы руки и не тянет улыбку. не сдерживает смех, когда голова у одной из теней лопается с громким хлопком.
смотрит мимо него, поджимает губы - неприятно. пускай. ладно. заткнись. закрой свой поганый рот.
ты думал, это прошло, но это не так |
рен предлагает, будто оставляя ему выбор: хочешь притвориться, — и его голос звучит знакомо, звучит заискивающе. горо знает правила игры: закрываешь глаза, закрываешь дверь в комнату, дышишь через рот — притворяешься, будто ничего нет; будто твои родители - существа самые нежные и любящие, будто синяк на на запястье ноет не слишком сильно и не тянутся по ночам пальцы к шее по старой привычке. рен знает это всё тоже: горо оборачивается на прошедшие семь месяцев и смеётся жалко, хочет разбить ему сердце или голову о стену — он был идиотом, и он ненавидит каждую секунду, что давил из себя слащавые улыбки и делал голос выше. хочет спросить, чего ради, но догадывается смутно: это часть процесса тоже. было бы странно, если бы воров не тянуло к блестящим поверхностям.
маруки открывает рот, и его голос лоснится от сочувствия: посмотрите на дело рук своих — посмотрите, как йошизава страдает. посмотрите, на что вы обрекаете её и на что обрекаете себя самих — вся эта трагедия застревает у него в горле костью и вызывает исключительно желание проблеваться в ванной. рен смотрит на него через пустые стёкла и спрашивает ласково, хочет ли он он притвориться, - у горо перехватывает дыхание от раздражения, от ярости, от чего-то ещё.
горо не хочет; не получает ничего из своего отвратительно длинного списка желаний на новый год: маруки не даёт ему услышать голос матери, маруки не притаскивает ему шидо на порог квартиры и не оставляет ему возможности свернуть ублюдку шею лично, — маруки вместо этого даёт ему возможность быть хорошим человеком и советует найти в этом счастье. горо слишком долго борется с желанием поджечь собственную квартиру, когда осознаёт это.
— ради этого ты убил бога? — кривит рот. не переходит на шёпот. — чтобы притворяться?
счастье не интересует его как идея, хорошая концовка не указано аккуратным почерком под вопросом о целях. всё оказывается совсем простым, личным и жалким, но он не позволит никому забрать у него это. рен ускользает из его пальцев — снова, в этот раз — иначе, конечно. раздражает не меньше.
ты можешь выбирать |
служит напоминанием; по большей части — о чужих ошибках. кто-то из них непременно вскроет ему голову первым, и он смутно надеется, что это будет рен — это унизительно по-прежнему, но это знакомо — ничего слишком страшного не случится, если он проглотит это и выблюет позже в общественном туалете. он обвиняет, и амамия опускает покорно голову, но не врёт ему, и собственная уверенность в этом заламывает ему за спину руки и оставляет беззащитным - на чужую волю.
ему нужно, чтобы амамия оставался здесь — ближе к нему или ближе к реальности. выдыхает тяжело, тянет время тоже.
- ты хочешь как прежде, - смех не выходит: застревает в горле, расползается лениво на языке. горо смотрит на него - смотрит на него, - прежде чем наклониться ближе, прежде чем перехватить чужое запястье и потянуть на себя настойчиво. мёрзнут ладони без перчаток. - ты хочешь их рядом и меня под рукой, и выбрать цвет ленты для гроба.
момент, когда публика перестаёт иметь значение, обозначается парой выстрелов и грохотом падающей двери. рен хочет ранний ноябрь, когда всё было под контролем, или август с его блаженным неведением - рен хочет картонную коробку, пропахшую ладаном, и иметь возможность всегда запирать дверь комнаты изнутри. давай притворимся, будто ничего нет - горо выдыхает совсем рядом с его губами и смотрит сквозь помутневшие стёкла. сжимает пальцы на его запястье крепче.
- но я не могу этого допустить.
он выбирает поверить в джокера - не жалеет об этом в итоге, но поверить в рена сложнее: рен носит сомнения на рукаве зимнего пальто и неуверенность в углу рта.
его рука такая тёплая под его пальцами.
возмездия нет, и нет выбора, только монтаж |
[status]raw[/status][icon]https://i.imgur.com/gX2mxxD.png[/icon][sign]i will ruin what i cannot have, i will bite the hand that feeds,
and i shall suffer none so much as they shall suffer me.[/sign]
два года во сне семь лет под водой по локоть внутри себя |
усталость давит на плечи ощутимо. не так, чтобы с позором замертво падать на стол перед лицом своего соперника, но достаточно, чтобы голова начинала гудеть, как старый телевизор на его пыльном чердаке. он почти привык к ней, разумеется, — так привыкаешь к головной боли, которую отчего-то не спугнуть горстью таблеток, запитой кофе, — потому что она с ним достаточно давно: с момента, как пришлось планировать собственную смерть, или немного раньше, или всё время, как осознал свою ответственность, свой долг, своё одиночество. усталость давит, но рен не сгибается тоже привычно, передвигаясь, пожалуй, не только на кофеине, но и на чистом упрямстве.
акечи тоже давит ничуть не мягче: взглядом, голосом, словами, присутствием. рен мазохист, должно быть, раз не хочет бежать от всего этого, раз вслушивается в каждое его слово. потому что акечи не ходит вокруг него на цыпочках, акечи рубит с плеча и обвиняет — и это то, чего рен слышать не хочет. и это то, за что он ему благодарен. между ними теперь наконец-то всё честно предельно и нет смысла таиться, и нет смысла лгать. для лжи места не осталось, кажется рену, но есть место для молчания и попытки уйти от ответа — это рудимент его трусости, потому что ничто не исчезает бесследно.
рен не отвечает на вопросы. не видит смысла — это будет слишком похоже на бесполезную попытку оправдаться. это и будет попыткой оправдать свою глупость.
но правда в том, что он не думал о том, что будет после. у воров был план, разумеется, всегда есть план, но последний, возможно, оказался самым опрометчивым, самым безрассудным. таким, какими стали они к концу их пути, — полным отчаяния. рен не думал, что они будут делать после того, как украдут сердце у всего общества. рен не думал, что они будут делать после того, как убьют бога. где-то там, на периферии, свербила мысль о том, что придётся, вероятно, отвечать за их подвиги. где-то неподалёку от неё — мысль о том, что это их последнее ограбление. и никаких планов в перспективе. равно как и никакого маруки с его попыткой осчастливить всех.
— я убил бога, — выдыхает он не громче прежнего, — потому что так было нужно.
я убью бога снова, если возникнет необходимость.
я украду его сердце и надавлю на остатки совести, если так будет правильно.
(и я выберу тебя, если это будет значить, что ты сдержишь наше обещание.)
я вижу слова как линии тел их схемы растут |
мир не смотрит на него. люди не смотрят на него. так было до маруки, так было до игоря, так было до ялдабаофа. всегда один из толпы, смазанное пятно в метро, сухие строчки в досье, родительское безразличие за редкими совместными ужинами. когда друзья смотрят на него, рен чувствует себя важнее, чем просто деталь в механизме. он рад помочь им ощутить то же самое. когда акечи смотрит на него, рен чувствует себя живее, чем когда-либо. он хочет, чтобы акечи тоже ощутил это.
его игра простая, в неё провалиться, как в колодец. его игра простая, всего лишь способ дать себе передышку, но, конечно, акечи не хочет притворяться вместе с ним, потому что очевидно устал притворяться. потому что рен идиот, потому что не заслужил акечи ни в каком виде: ни красивой маской с экранов, ни глупой улыбкой в рождественскую ночь, ни пулей в пустую голову. не твой и никогда твоим не будет, потому что никакие обещания не связывают вас до такой степени. не надейся.
он ощущает себя так, будто что-то портит в себе и в нём, и между ними.
все будет иметь свое начало и свой конец хоть это и так |
рен слушает обвинения со смирением, которого никогда не имел, слушает правду терпеливо, потому что акечи всегда так невыносимо прав, когда предельно честен. слова не выбивают почву из-под ног, но бьют где-то рядом метко, жалят. у рена есть подходящий ответ, слишком пылкий для привычной ему немногословности.
(я хочу тебя и нас, и наше обещание, и весь мир у наших ног, но не в таком смысле, и всё то, что есть у нормальных пар, но чего никогда не было у нас;
потому что мы изначально, вообще-то, не пара, потому что ты всегда держишь меня на расстоянии вытянутой руки, в которой зажат пистолет, перчатка, лацкан плаща.)
у рена есть подходящий ответ, но нет смелости произнести его вслух.
акечи хватает его, и рен не сопротивляется. тянется за пальцами, как привязанный. между ними речь никогда — о контроле друг над другом, о грубом давлении, о слепом подчинении. между ними всё всегда о том, чтобы указать путь, придать направление и ускорение. помочь стать лучше, возможно. не дать задохнуться от обыденности — наверняка. сегодня между ними всё о недоверии и доверии, кажется, и рен не доверяет себе. но вопреки всему доверяет горо.
накрывает его руку своей. она прохладная, как кожа, которую рен стыдливо прячет в кармане; она реальная, потому что в идеальном мире всё невыносимо подстраивается под температуру комфорта. но для рена, кажется, комфорт здесь: быть пригвождённым к месту взглядом не от страха, но от чего-то ещё. слегка опускает голову, давая очкам сползти вниз по переносице, чтобы иметь возможность смотреть поверх них, чтобы иметь возможность видеть. в акечи так много противоречий, и всё то, что он говорит, надо всякий раз рассматривать с разных сторон. он отказывается от его игры, но по итогу нет. и голоса вокруг стихают, музыка стихает, цвета и краски неумолимо блекнут. и ничего вокруг нет. ничего нет, кроме них двоих. ничего нет, кроме горо, его дыхания, его глаз. рен не верит, что человек перед ним может быть мёртв.
он находит в себе правильные слова. и находит в себе смелость их произнести.
— а ты свято уверен, что в настоящей реальности тебя ничего не ждёт. и очень хочешь поскорее от меня отвязаться, — повышает, наконец, голос до приемлемой громкости, смотрит упрямо, смотрит тяжело. так уж вышло, что акечи не единственный, кто словами может забивать гвозди в крышку чужого гроба. так уж вышло, что сегодня в гроб никто не ляжет.
— и я не могу этого допустить, — сжимает чужую руку в жесте где-то между оставляющей синяки лаской и гневом легче поцелуя. не хочет отпускать.
ни за что не отпустит.
ты будешь жалеть и ты будешь расти хоть это и так |
[status]autopsy in process[/status][icon]https://i.imgur.com/93tQ2sA.png[/icon]
что с тобой, мой дорогой человек? |
у рена тяжёлый взгляд, тёплые руки и слишком громкие слова — для этой ситуации и для этого места. у горо всё равно перехватывает дыхание; горо всё равно хочет вырвать ладонь из его цепких пальцев, но это будет значить что-то, а у него уже давно голова идёт кругом от дополнительных коннотаций. это всё оказывается неебически сложно: он вскрывает джокеру грудную клетку в надежде, что тот задохнётся от криков под его руками; ведёт нож к горлу торопливо и вглядывается слишком долго в то, что внутри. думает о том, что они совсем близко - так можно вгрызться зубами в горло, - думает о том, как хочет вырвать ему язык или разбить голову о стену. рен смотрит на него прямо, и в этом больше, на самом деле, от джокера; рен звучит увереннее и злее, и в этом от джокера почти ничего нет.
акечи не нравится, как у него замирает дыхание.
как вздрагивают под чужими пальцами руки.
он цепляется за рена, потому что рен не обещает ему иного контроля, кроме как над самим собой; он цепляется за рена, потому что рен вскрывает нарывы намеренно — рену нравится запах гноя или нравится наблюдать за реакцией на его лице; это всё, как и он сам, в любом случае отвратительно. горо поджимает губы и не отводит взгляд в сторону.
«в настоящей реальности тебя никто не ждёт».
ты. и что с того. не твоё дело.
нет.
бога ради, поскользнись на лестнице и сломай себе шею в процессе. кусок дерьма.
открывает рот, чтобы сказать что-нибудь, открывает рот, чтобы посоветовать ему заткнуться, но слова застревают в горле, как поломанные кости. не складываются в предложения. оказываются такими пустыми, совсем не несут веса. растворяются на корне языка.
всё это время ты прожил по образцу |
что ты вообще знаешь - всё, на самом деле. в этом и проблема: джокер знает о нём слишком много, джокер слушает его слишком пристально и будто бы он в самом деле значит много: горо ненавидит, как он ловит выскальзывающие из его пальцев детали и прячет их бережно по карманам брюк; горо ненавидит, как тянутся его губы в улыбке, когда он касается его случайно ладонью. ненавидит дартс, ненавидит стук кия о шары для бильярда и начинает ненавидеть живую музыку.
сводит это к простому: к нему, к нему, к нему. не понимает никак до сих пор, что ему может быть нужно - он в состоянии предложить только поводы для сожалений и вложить нож ему в руки. рен держит его крепко и отпускать не хочет, говорит: не может и не станет. рену нравится называть вещи необходимыми, потому что так проще: тебя потянули за собой и приставили пистолет к виску, сказали волшебное «делай» ласковым тоном, и всё, что вышло дальше — как будто не твоих рук дело.
горо смотрит ему в глаза и не чувствует себя собой под его пальцами; горо мечтает, чтобы рен оставил его гнить в покое. список вещей, ему больше недоступных.
— я не хочу умирать, если ты об этом, — рычит, стучит языком о зубы. понижает голос. держит его слишком близко. — если ты так хочешь спасти меня, возьми себя в руки и разберись с этим в настоящем. а не, — морщится. чувствует его дыхание на своей щеке. выдыхает шумно. — здесь.
где-то в самом начале он ждёт вопросов: рен, ему кажется, должен чувствовать себя преданным, а потому — видеть его обязанным. рисует себе в голове простые сценарии: что-нибудь, где рен говорит, что в первый раз он убил, наверное, случайно; где предполагает с жалостью, что он сожалеет. что-нибудь, где рен после вопросов опускается на колени, и где рену страшно хочется в него верить и за кого-нибудь умереть - горо ждёт терпеливо момента, когда можно будет оскалить зубы и выплюнуть правду в лицо; рен правду знает с самого начала, и момент проходит мимо него лениво, задевая плечом намеренно. и всё тает, оставляя после себя только лужи и грязный снег.
рен ничего не спрашивает. не двигается даже толком с места — горо в этот момент осознаёт особенно ясно, насколько они близко, и не может простить ему этого тоже.
дыхание предаёт его снова.
наши планы ничего не стоят. нужны поступки |
амамия забирается ему под кожу и находит приют в его костях - горо не хочет иметь с ним ничего общего и убирать его ладони со своих рук; не хочет тянуть его ближе, но мысли лезут в голову - а если, он думает случайно, наблюдая за ним у барной стойки, а если - когда его руки скользят ловко по сундукам - сверкает ярко-ярко и слепит глаза. а если - запахами, взглядом, когда они касаются случайно коленями и неслучайно пальцами. а если - у него руки тёплые. горо не хочет оказаться мёртв, «в настоящей реальности тебя никто не ждёт» - он знает. выводит у себя на запястье прозрачными чернилами, что незаменимых нет, смотрит рену в глаза, но улавливает в них только своё отражение.
не дай мне выиграть и пообещай не отпускать мою руку даже во время падения.
в настоящей реальности у него есть ответственность грузом на плечах и ворох неотвеченных писем. старые фотографии в рамках, которые он не успел ещё сжечь. рен. разумеется, рен.
джокер стучит по крышке гроба, тянет знакомо улыбку, стягивает с него скользкими-скользкими пальцами маску. спрашивает ласково, как он хочет это сделать - ударом в сердце или перерезанным горлом.
дыхание даётся ему с трудом. слова - легче.
— я знаю, что ты не оставишь меня в покое, - он так близко, и горо думает: как удачно, что на них никто не смотрит. не замечает переплетённых под столом рук и того, насколько они рядом. хорошо. он не хочет, чтобы они смотрели. раздражённо: - я не рассчитываю на это.
константа в его жизни - последние месяцев пять? шесть? он бросает считать. прикрывает глаза первым - всё ещё не умеет проигрывать. не слишком хочет учиться. устало:
- думать о тебе каждый день слишком утомительно.
я клянусь, это не то, что ты думаешь.
это хуже.
звёзды лучше видны с крыши |
[status]raw[/status][icon]https://i.imgur.com/gX2mxxD.png[/icon][sign]i will ruin what i cannot have, i will bite the hand that feeds,
and i shall suffer none so much as they shall suffer me.[/sign]
пока ты смертельно изранен ты будешь живым |
со стороны всё, что они делают, похоже на игру, наверное. прятаться под масками, играть в салки (поймай меня, если догонишь), дразнить на расстоянии десятка километров — неуловимый джокер и сияющий принц-детектив — это так по-детски, если подумать.
или это похоже на танец: они движутся навстречу друг другу, покачиваясь на носках в предвкушении, касаются кончиками пальцев, а потом отскакивают подальше, обжигаясь. ничего взрослого или разумного, или логичного в их действиях — всё исключительно интуитивно. и всё это — только со стороны. видимость здорового соперничества, видимость нормальных, самых обычных отношений между не-совсем-друзьями и не-совсем-врагами. красивый фасад, яркая афиша, с которой акечи скалит зубы вовсе не агрессивно. рену не нравится этот оскал, потому что он видел настоящий и задохнулся от неожиданности и едва сдерживаемого восхищения, а теперь, наверное, недостаток кислорода ударил ему в голову и он просто бредитбредитбредит.
акечи такой настоящий, с выкрученной до максимума резкостью, до боли в глазах, с живыми реакциями и живой мимикой. его коленный рефлекс бьёт рена прямо в живот, отправляя куда-то на покорение иных галактик. рен, как вампир в надежде, что капля этой жизни перепадет и ему, жадно смотрит в ответ и сжимает руку сильнее.
— я рад это слышать, — признание стекает по языку грязным снегом с крыш, легко и травмоопасно. требуется большое мастерство, чтобы лгать в лицо и не краснеть от стыда, но ещё большее мастерство нужно, чтобы говорить правду и не сгорать от собственной искренности. рен не уверен, что со вторым он в состоянии совладать.
— было бы гораздо тяжелее работать с тобой, если бы ты всё время шёл на поводу у своего стремления к смерти.
переставляет фигуры на доске, переводит отношения в рабочую плоскость, от перемены мест слагаемых ничего не происходит и не меняется.
— знаешь, так сложно взять себя в руки, когда я уже держу тебя, — сводит всё к шутке, как обычно, не очень умело и не очень уместно. улыбается так, будто не говорил до этого трусливую блажь.
рену не привыкать портить всё, чего он касается.
в больнице для слишком здоровых |
в детстве рен сбегал из дома чаще, чем бродячая кошка, которую насильно пытались одомашнить. это не всегда было осознанно — просто ноги его действовали быстрее маленькой головы, глаза видели дальше, чем у сверстников. самое смешное, конечно, что он всегда возвращался. родительское безразличие тогда казалось простой занятостью, собственная важность для них — чем-то очевидным и неоспоримым. (рен жалеет иногда, что не сбежал тогда с концами или его не сбила машина, или его не отдали в систему.)
рен гадает, хотел ли акечи хоть раз в своей жизни тоже сбежать от всего. хотел, наверное. многие хотят, когда становится невыносимо. пытался ли? здесь делать предположения сложнее.
рен думает, что не знает об акечи горо практически ничего, кроме тех крупиц, что тот обронил перед ним целенаправленно. не знает глупостей, вроде любимого цвета (вот этот горчичный, наверное, такой тёплый, что горо сам кажется теплее), но знает, какой кофе ему заварить и куда лучше пригласить вечером. не знает, как он умудрялся жонглировать всеми своими социальными масками и не потерять себя, но понимает, что это было тяжело. не знает, что горо чувствует на самом деле, выплевывая яд своих слов, но понимает, что всё гораздо глубже, чем кажется на первый взгляд. как же они любят усложнять себе жизнь.
в том, как рен тянулся по утрам за телефоном, чтобы проверить сообщения от горо и от других воров — именно в таком порядке, не было ничего от соперничества. в том, как они проводили вечера в клубе, сидя невыносимо близко, не было ничего от вражды. сколько в их отношениях было отрицания, а сколько — подмены понятий?
— думать о тебе — это лучшая часть дня, — не опускается до пристыженного шёпота только силой воли, пожалуй. смотрит предельно честно, до самых костей оголенным проводом лежит в руках акечи. и молчит. не пытается объясниться.
в том, как он не осуждает человека, без колебаний направившего на него пистолет, есть что-то большее, чем просто прощение.
да ты противен другим но не так как себе |
время движется неумолимо, но движение его субъективно. время липкое, как паутина, и вязкое, словно патока. постоянно ограниченный сроками, вечно подгоняемый, рен за последние месяцы чувствовал его особенно остро. с акечи он должен чувствовать его ещё острее. вместо этого перестаёт чувствовать совсем, относится легкомысленно, распоряжается беспечно. думает совершенно не о том, о чём следовало бы. и это, наверное, опасно. как же рен любит опасности.
не вырывая рук и не отпуская чужих, он порывисто поднимается, тянет горо за собой, словно прикованного к нему цепью. оставляет на столе: нетронутый напиток, неуверенность в себе, все свои сомнения. в его голове рождается не то чтобы план. рен просто как всегда очень красиво импровизирует, подстраиваясь под ситуацию. или подстраивая её под себя.
— идём. идём, идём, — подначивает он. не собирается слушать протесты и не слушает — ведёт за собой на выход, подальше от душного помещения, от тяжёлых взглядов. его не волнует, что думают о них люди вокруг — они всегда что-то думают и редко это что-то бывает хорошим. но когда всё закончится, они ничего не вспомнят. зато будет помнить рен. и будет помнить горо. потому что рен постарается, чтобы у него было, что вспомнить. постарается, чтобы они выбрались из этого дерьма живыми.
клянётся исправить всё. говорит это сначала вслух, а затем повторяет шёпотом в упрямые губы, прижимая акечи к грязной стене какого-то переулка. это взбесит его, наверное, или ему будет всё равно. рену точно было бы всё равно. но он не станет возражать, если понадобится оплатить химчистку. а потом, может, он пригласит акечи в леблан и заварит ему лучший кофе из запасов соджиро (всё ещё за свой счёт, в качестве компенсации), и они будут говорить ни о чём и обо всём сразу. но это всё будет потом и это будет не здесь, а там, откуда маруки так нагло вырвал их.
а пока что рен задыхается, и только горо — фрагмент действительности, глоток кислорода — не даёт умереть ему окончательно. рен жадно цепляется за ворот его пальто и ещё жаднее впивается в его губы. смотрит шальными, безумными глазами.
до наступления нового дня есть ещё несколько часов.
горькая ярость подавленных денег |
[status]autopsy in process[/status][icon]https://i.imgur.com/93tQ2sA.png[/icon]
Вы здесь » POP IT DON'T DROP IT [grossover] » фандомное » GOD I HATE THE COLOR RED
