| два года во сне семь лет под водой по локоть внутри себя я вижу тебя я знаю кто ты но ты не ко мне |
усталость давит на плечи ощутимо. не так, чтобы с позором замертво падать на стол перед лицом своего соперника, но достаточно, чтобы голова начинала гудеть, как старый телевизор на его пыльном чердаке. он почти привык к ней, разумеется, — так привыкаешь к головной боли, которую отчего-то не спугнуть горстью таблеток, запитой кофе, — потому что она с ним достаточно давно: с момента, как пришлось планировать собственную смерть, или немного раньше, или всё время, как осознал свою ответственность, свой долг, своё одиночество. усталость давит, но рен не сгибается тоже привычно, передвигаясь, пожалуй, не только на кофеине, но и на чистом упрямстве.
акечи тоже давит ничуть не мягче: взглядом, голосом, словами, присутствием. рен мазохист, должно быть, раз не хочет бежать от всего этого, раз вслушивается в каждое его слово. потому что акечи не ходит вокруг него на цыпочках, акечи рубит с плеча и обвиняет — и это то, чего рен слышать не хочет. и это то, за что он ему благодарен. между ними теперь наконец-то всё честно предельно и нет смысла таиться, и нет смысла лгать. для лжи места не осталось, кажется рену, но есть место для молчания и попытки уйти от ответа — это рудимент его трусости, потому что ничто не исчезает бесследно.
рен не отвечает на вопросы. не видит смысла — это будет слишком похоже на бесполезную попытку оправдаться. это и будет попыткой оправдать свою глупость.
но правда в том, что он не думал о том, что будет после. у воров был план, разумеется, всегда есть план, но последний, возможно, оказался самым опрометчивым, самым безрассудным. таким, какими стали они к концу их пути, — полным отчаяния. рен не думал, что они будут делать после того, как украдут сердце у всего общества. рен не думал, что они будут делать после того, как убьют бога. где-то там, на периферии, свербила мысль о том, что придётся, вероятно, отвечать за их подвиги. где-то неподалёку от неё — мысль о том, что это их последнее ограбление. и никаких планов в перспективе. равно как и никакого маруки с его попыткой осчастливить всех.
— я убил бога, — выдыхает он не громче прежнего, — потому что так было нужно.
я убью бога снова, если возникнет необходимость.
я украду его сердце и надавлю на остатки совести, если так будет правильно.
(и я выберу тебя, если это будет значить, что ты сдержишь наше обещание.)
| я вижу слова как линии тел их схемы растут я чувствую цвет но так никогда не чувствуют тут |
мир не смотрит на него. люди не смотрят на него. так было до маруки, так было до игоря, так было до ялдабаофа. всегда один из толпы, смазанное пятно в метро, сухие строчки в досье, родительское безразличие за редкими совместными ужинами. когда друзья смотрят на него, рен чувствует себя важнее, чем просто деталь в механизме. он рад помочь им ощутить то же самое. когда акечи смотрит на него, рен чувствует себя живее, чем когда-либо. он хочет, чтобы акечи тоже ощутил это.
его игра простая, в неё провалиться, как в колодец. его игра простая, всего лишь способ дать себе передышку, но, конечно, акечи не хочет притворяться вместе с ним, потому что очевидно устал притворяться. потому что рен идиот, потому что не заслужил акечи ни в каком виде: ни красивой маской с экранов, ни глупой улыбкой в рождественскую ночь, ни пулей в пустую голову. не твой и никогда твоим не будет, потому что никакие обещания не связывают вас до такой степени. не надейся.
он ощущает себя так, будто что-то портит в себе и в нём, и между ними.
| все будет иметь свое начало и свой конец хоть это и так все будет болеть и все будет цвести хоть это и так |
рен слушает обвинения со смирением, которого никогда не имел, слушает правду терпеливо, потому что акечи всегда так невыносимо прав, когда предельно честен. слова не выбивают почву из-под ног, но бьют где-то рядом метко, жалят. у рена есть подходящий ответ, слишком пылкий для привычной ему немногословности.
(я хочу тебя и нас, и наше обещание, и весь мир у наших ног, но не в таком смысле, и всё то, что есть у нормальных пар, но чего никогда не было у нас;
потому что мы изначально, вообще-то, не пара, потому что ты всегда держишь меня на расстоянии вытянутой руки, в которой зажат пистолет, перчатка, лацкан плаща.)
у рена есть подходящий ответ, но нет смелости произнести его вслух.
акечи хватает его, и рен не сопротивляется. тянется за пальцами, как привязанный. между ними речь никогда — о контроле друг над другом, о грубом давлении, о слепом подчинении. между ними всё всегда о том, чтобы указать путь, придать направление и ускорение. помочь стать лучше, возможно. не дать задохнуться от обыденности — наверняка. сегодня между ними всё о недоверии и доверии, кажется, и рен не доверяет себе. но вопреки всему доверяет горо.
накрывает его руку своей. она прохладная, как кожа, которую рен стыдливо прячет в кармане; она реальная, потому что в идеальном мире всё невыносимо подстраивается под температуру комфорта. но для рена, кажется, комфорт здесь: быть пригвождённым к месту взглядом не от страха, но от чего-то ещё. слегка опускает голову, давая очкам сползти вниз по переносице, чтобы иметь возможность смотреть поверх них, чтобы иметь возможность видеть. в акечи так много противоречий, и всё то, что он говорит, надо всякий раз рассматривать с разных сторон. он отказывается от его игры, но по итогу нет. и голоса вокруг стихают, музыка стихает, цвета и краски неумолимо блекнут. и ничего вокруг нет. ничего нет, кроме них двоих. ничего нет, кроме горо, его дыхания, его глаз. рен не верит, что человек перед ним может быть мёртв.
он находит в себе правильные слова. и находит в себе смелость их произнести.
— а ты свято уверен, что в настоящей реальности тебя ничего не ждёт. и очень хочешь поскорее от меня отвязаться, — повышает, наконец, голос до приемлемой громкости, смотрит упрямо, смотрит тяжело. так уж вышло, что акечи не единственный, кто словами может забивать гвозди в крышку чужого гроба. так уж вышло, что сегодня в гроб никто не ляжет.
— и я не могу этого допустить, — сжимает чужую руку в жесте где-то между оставляющей синяки лаской и гневом легче поцелуя. не хочет отпускать.
ни за что не отпустит.
| ты будешь жалеть и ты будешь расти хоть это и так ты сможешь понять что это не так хоть это и так |
[status]autopsy in process[/status][icon]https://i.imgur.com/93tQ2sA.png[/icon]