Last summer’s song is making a comeback on the radio,   
and on the highway overpass,

— что если разбить машину? закончить всё прямо сейчас? — некоторые вопросы томми предпочитает оставлять незаданными: достаточно всего одного поворота руля и тачка сложится, как пружинка, упадёт смятой пуговицей на асфальт. если правильно выбрать момент, рэй даже не успеет ему помешать. после смерти синяки будет проще прятать от самого себя — томми думает об этом, вытряхивая из пустой упаковки от сигарет погрызенную палочку от чупа-чупса и остатки табака. усталость приходит раньше — движение падает на колени, томми понимает, что упустил свой шанс, и закрывает руками глаза.
кажется, он успевает заметить, как рэй улыбается — точно сказать нельзя.

когда пружина всё же сжимается, томми оказывается внутри: чужая смерть забирает всё, что раньше казалось ему слишком большим. томми остаётся — рэй, как прежде, запирает его и уходит вместе с ключами.
я же говорил тебе, нужно было разбить тогда эту чёртову тачку.

тогда всё могло бы закончиться — теперь не закончится никогда: томми сжимает в ладони смятую пуговицу, пустую упаковку от сигарет, замытое красное пятно на ступеньках. тоска растягивается палитрой от растворённых в слюне таблеток до треков xiu xiu, которые используют подростки, чтобы расплакаться.
рэй так долго не появляется — томми почти забывает, что хотел сказать: «я никогда не просил тебя умирать» или «я никогда не просил тебя возвращаться»?

the only metaphysical vandal in America has written 
MEMORY LOVES TIME
in big black spraypaint letters,
рэй и умирает, и возвращается легко, будто не делает из этого действительно большое дело. словно так часто выбивал из людей дерьмо, что теперь без труда выбьет дерьмо из смерти: выходи, лузер, поможешь перетащить её вещи, устроим на выходных небольшую гаражную распродажу. кстати, зря не пришёл на похороны: все нажрались, начался полный угар.

его голос звучит как случайно перехваченная частота: то ли чьё-то радио, то ли дети на другой стороне улице переговариваются по рации. томми молчит и старается не дышать, будто подслушивает, будто что-то крадёт у прошлого: гиений смех, кожаную — дурацкую — куртку, кляксу машинного масла. вместо удивления приходит усталость — сильнее, чем раньше, чем пару минут назад: томми прижимается к косяку лбом, открыть дверь — сложнее, чем когда-то повернуть руль, но он открывает.

оцепенение сползает медленно — болтается на коже, будто грязный пластырь. томми находит его так часто (в трещине на разбитом экране, забытой в холодильнике бутылке пива, сумке с инструментами, которую рэй брал с собой не для того, чтобы работать в машине), что, находя сейчас, принимает за очередное напоминание. старую диктофонную запись, приглушённый гомоном обрывок рассказа — томми слушает её так часто, что может воспроизвести вслед за рэем каждую паузу.

мог бы не возвращаться, думает томми, закрывая лицо руками, тебя здесь и без того достаточно.
[indent]  [indent] which makes us wonder if Time loves Memory back.

фары слепо таращатся из дымки сумерек, чуть подрагивающей над домами. томми тяжело даётся удивление — оно ворочается внутри, пусто шумит, как закончившаяся виниловая пластинка — остаётся надеяться, что рэй не слишком рассчитывал на эффектное появление.

он пропадёт, принимает решение томми, если открыть глаза — поэтому медлит, сползая на ступеньки, не отнимает рук от лица. пружинка разжимается, томми вываливается на асфальт — рэй возвращается в мир, расползающейся по крохотной кухне запахом сырого лука и жареной рыбы, смахивает опоздавшие на полгода напоминания с двери холодильника. быть мёртвым — полный отстой: на улицах только об этом и говорят. он не выходит из дома, чтобы ничего такого не знать.

рэя не было так долго — томми почти забывает, что он успел умереть: вспоминает, роняя взгляд на его старые вишнёвые мартинсы. мысль, прежде тусклая, будто мерцание лампового телика, начинает слепить глаза. в горле скребётся запах преющих листьев, разбухший от сырости воздух — кажется, вот-вот лопнет, но, конечно, не лопается. не вернулся бы — я бы не вспомнил; пальцы начинают дрожать.

— обязательно было осени дожидаться? — томми роняет руки на колени — рэй, конечно, не пропадает. дурацкая кожаная куртка, помятая тачка, выступающая сломанным клыком усмешка — всё как всегда. — мог бы заехать на прошлой неделе, успели бы на последний летний уикенд.
[lz]dogs welcoming their owners compilation
[/lz][char]томас гейл[/char][nick]Thomas Gale[/nick][fandom]original[/fandom][icon]http://forumuploads.ru/uploads/0019/e7/78/471/867259.jpg[/icon][status]melting on the sun[/status]

Отредактировано Theon Greyjoy (2020-12-25 11:27:52)

[lz]dogs welcoming their owners compilation
[/lz][char]томас гейл[/char][nick]Thomas Gale[/nick][fandom]original[/fandom][sign]    [/sign][icon]http://forumuploads.ru/uploads/0019/e7/78/471/867259.jpg[/icon][status]melting on the sun[/status]

сны похожи на собак, нарисованных детской рукой: вместо шерсти — треугольные шипы, зубы настолько большие и острые, что пасть никогда не закрывается полностью. они находят томми каждую ночь — интересно, как у них это получается, если глаз — только один, сбоку, как у расплющенной рыбы. томми никогда не видел их с другой стороны — может быть, и там нет ничего, кроме незаштрихованной белизны бумаги.
белизна покидает сон вместе с ним. может быть, когда-то руки не были продолжением детского рисунка — томми не помнит, как они стали меняться: рэй мог комкать их, складывать из них оригами, вырезать к рождеству украшения. когда он умер, стало как будто хуже: бумага промокла, томми оставлял обрывки себя на всём, до чего дотрагивался. если бы его тоску можно было как-нибудь выразить, то она и была бы, наверное, незаконченным рисунком, оборванными штрихами. голубым небом, на котором не успели оставить солнце, треугольными лицами, оставленным в одиночестве белым быком.
дверью, которую закрыл томми, и никто больше не открывает.

— прости, — томми клонит голову набок, голос виснет на свету вместе с другими хлопьями пыли. 
когда рэй был жив, чувство вины приходило иначе. сейчас оно трётся о руку томми собачьей мордой, а раньше расползалось прямо перед ним маленьким чёрным кружком. можно было сделать шаг — он всегда делал шаг — и оказаться внутри: мир переворачивался с ног на голову, а томми казался себе только паразитом внутри собственного стыда. рэй оставлял много таких кружков — будто следы от кроссовок на полу школьного коридора: томми чувствовал их появление после хлопка двери, отключенного телефона. после того, как из уголка его рта начинала свисать ниточка злости: в самом начале томми нравилось тянуть за неё, высекать из него гнев, а потом гнева стало слишком много. после смерти рэя томми часто встречал людей с такими же ртами: у собственного дома ладони становились мокрыми, пакеты с продуктами выскальзывали из них на асфальт. чужой смех пытался дотянуться до него угловатой тенью, но томми не дожидался её и убегал: от ключей в руках проку мало, но томми доставал их из кармана ещё за пару кварталов. собственная решимость никогда ему не помогала.
сейчас убегать не хочется: томми поднимается на ноги, опустив голову, чувство вины бегает вокруг него и виляет хвостом.

раньше только руки рэя могли вытащить томми обратно. когда он умер, прощать стало некому, и томми себя не прощал. рэй умел придумывать для него маленькие наказания: после них становилось легко и немного радостно, как в детстве, когда он сэкономил на завтраках, чтобы купить воздушного змея для старшего брата. небольшая жертва взамен на чужую привязанность. мир разложился для него на набор простых правил: соблюдая их, томми мог чувствовать себя в безопасности. рэй никогда не говорил прямо, поэтому пришлось научиться угадывать: томми возвращался домой вовремя, перестал ходить в универ, стал спокойным и ласковым. без друзей и брата стало даже немного проще. ушла тревога, рэй выбирал за него и выбирал правильно: на завтрак — шоколадные подушечки в форме лап динозавров, на ужин — размороженная лазанья из ближайшего супермаркета, когда во время секса томми больно — это нормально. когда рэй умер, мир перестал быть простым: томми не научился даже наказывать себя сам. порезы и синяки проходили, а радость не возвращалась.
— что убил тебя, — улыбка поднимается из самого горла, заставляя всё лицо вздрогнуть.

раздражение рэя он узнает по привкусу собачьей шерсти во рту: собачьей шерсти, железных опилок, щёлканью ножниц. сейчас их размывает белый налёт от колёс — они валяются прошлогодними листьями под языком, напоминая о себе только горечью, тремором и вечной усталостью. спит он даже больше, чем раньше, а когда просыпается от дня остаются лишь обрезки да требуха.
— часто с тобой это случается? — томми к нему приближается и вместо спины вновь рождается колесо от мельницы. рэй может выпустить из рук ветер, перемолоть муку в тревогу и камни. тогда томми впервые удивился, как легко может плакать: забыв, как работает микроволновка, или не сумев прочитать хотя бы пару страниц из учебника. рэй подогнал ему транквилизаторы, читать проще не стало, зато сон забирал его на полдня ласковыми руками. иногда томми вырубался прямо во время секса — рэя это раздражало; кажется. сейчас томми боится так же вырубиться от от тепла, которое находит у него на запястье. пальцы сминают пижамные штаны, под футболку залезают мурашки.   
— как скажешь, — дома не осталось ничего, за что он мог бы переживать. томми залезает на сиденье, подтянув колени к груди, и устало улыбается. — хорошо хоть, что мы не успели завести собаку.

Отредактировано Theon Greyjoy (2020-12-25 11:28:37)