[nick]anakin skywalker[/nick][status]the curse[/status][icon]http://forumupload.ru/uploads/0019/e7/78/964/859387.jpg[/icon][fandom]star wars!au[/fandom][char]энакин скайуокер[/char][lz]<center>and their hope grew with<br>a hunger to live unlike before</center>[/lz]Когда они решают какое дисциплинарное наказание всучат ему под видом благодетели, Энакин находится в принудительном двухнедельном отпуске.

На этом моменте существует риск зайти в логический тупик, потому что в личном деле Скайуокера не значится ни нарушений, ни специальных отметок. Он кристально раздражающе чист ровно настолько, насколько чисты его помыслы в зале суда.
Уотто не говорит об этом под взглядами присяжных, но считает, что так дела не делаются. Уотто, в конце концов, руководитель департамента и ему всяко лучше знать. Помимо прочего, у Уотта отлично налаженное взаимодействие со всем центральным округом — показатели раскрываемости ползут вверх с уверенностью равной частоте возникновения новостей об очередном оправдании офицера, превысившего полномочия. Чудеса, как правило, не заканчиваются на этом моменте и в полной мере раскрываются уже при подаче апелляции — свобода стоит недельку в хорошем гостиничном номере для него и его жены, и одного замолвленного словечка.
Уотто, он очень хорош в понимании вещей. И он очень хорошо понимает кто ему нужен.
В Энакине, который за горами собственной морали и переизбытка энтузиазма не смог разглядеть старательно перетянутую изолентой на перекрестьях систему, среди этого благолепия никто не нуждается.

Ты должен был понимать, с кем имеешь дело, говорит он. И размашистой подписью скользит под указом о его переводе.
Я понял, отвечает Энакин. И ни черта не понимает.

За две недели у Энакина заканчивается аренда обшарпанной маленькой квартиры, зато в центре города и близко к метро.
За две недели он так и не находит в себе смелости позвонить маме и рассказать о своих делах.
Он стоит на вокзале, продуваемый всеми сквозняками разом. И это, как ему кажется, отличная иллюстрация для ветра перемен.

Нет, сегодня не его смена. Но это ни на что не влияет — если ты решаешь скрипеть у всех на зубах, то нужно идти в своей цели до конца.
В конце концов, он слишком упорно работал ради этого синего маркера. Ради кабинета с дверью и жалюзи, и собственными датами на календаре. И даже ради того, чтобы каждое утро встречать флегматичный взгляд Оби-Вана — иногда можно побыть романтиком и растолковать его как хрестоматийную пригородную тоску.
Энакину не понять, но, признаться, он даже не пытается. Он слишком занят жалостью к себе.
За несколько месяцев работы в новом участке он так и не завёл ни одного мало-мальски приятного знакомства, лишь время от времени преисполняясь в зависти к непроницаемому Оби-Вану.
Внутренние стенания о потраченных впустую усилиях — мёртвая точка, могила для амбициозности и столичных замашек на нормальный зерновой кофе. Пока каждый рядом с Энакином ловит своё бинго, он играет в дженгу в одиночестве.
Им: повод потешить любопытство, поточить языки и анектодичный юморок.
Ему: вонючая конура вместо квартиры, сосед-пьяница и порошок из автомата.

Энакину не привыкнуть. Не привыкнуть к звучанию собственной фамилии из уст местных — они выплёвывают концовку, будто их кто-то внезапно окликнул: Скай-уо-КА?! Кассир в мини-маркете смотрит на него, как на личного врага, стоит заявиться за пятнадцать минут до закрытия — ведь тот начинает собираться домой за тридцать. Среди разнообразия дел пойди разберись, какое же брать первым: драку в баре или потасовку малолеток в школьном дворе.
Если Энакин что-то и понял, то лишь насколько был нелеп, когда слишком упорствовал, веря, что труд вознаграждается по достоинству.

На втором месяце работы в его жизни появляется Падме. Периодически он слышит о ней то тут, то там; читает разгромные статьи и смотрит видео с политическими расследованиями, которые, по его мнению, не добирают по цифрам примерно несколько миллионов. Она действительно очень красивая; её уверенность, видит бог, способна подмять под себя города. Жаль, что говорит она словами из выцветших детских книжек с нестройными стихами: о честности и чести, об ответственности и долге.
Он с едкой тоской скроллит ленту местных новостей и всё мусолит в голове: не тут тебе место.
А где ей место по твоему мнению, Энакин? Быть может, в той самой хвалёной столице, откуда тебя выпнули недобитым щенком?
Та едкая тоска скручивается где-то в груди, он блокирует телефон и спешно закидывается мелаксеном, чтобы заснуть. Так продолжается несколько недель.

На третьем месяце работы как-то раз он просыпается ранним утром, чтобы узнать — Падме поместили под стражу за какое-то липовое, нелепое обвинение. Об этом ему пишет одна из стажёрок, едва ли не единственная, с кем он может говорить без ощущения давящей неловкости.
И он подрывается, стараясь бежать так быстро, будто его скорость и его слова способны хоть что-то изменить.
Он врывается в участок с этими своими бешенными глазами и полуоткрытым ртом, в поту и распахнутой куртке, широким шагом движется к кабинету. К кабинету, в котором его жалюзи, синий маркер и флегматичный Оби-Ван.

Только столкнувшись с последним, он понимает, что до сих пор не имеет ни малейшей идеи.
Что ты собрался со всем этим делать, а? Зачем ты ей нужен?

— Что... — он запинается, пытается откашлять подступивший к горлу ком.
С момента его воинственного шествия по участку проходит около минуты. Спустя секунд тридцать и всученный в чужие руки телефон он догадывается громко выдохнуть и, заметив огоньки заинтересованных взглядов, захлопнуть дверь. Примерно пять уходит на то, чтобы смахнуть со лба подступивший пот и растереть ладонями лицо. Он оборачивается к Оби-Вану и двумя руками упирается в его стол. О вспыльчивом нраве Энакина ходят легенды, но то, что происходит с ним сейчас — это, разумеется, другое.

— Ты знал?! Почему не позвонил мне? — с этими словами он выхватывает телефон обратно.

Иногда Энакину кажется, что при взгляде на его лицо Оби-Ван на самом деле ничего не видит: то слышит лёгкое покачивание волн из плейлистов для релакса перед сном, то представляет себя сидящим в продавленном кресле перед телевизором. Неважно, в общем-то, где и как, главное, что в любой из этих микровселенных не существует Энакина. Иначе он не может объяснить ощущение встречи глазами с тем, кто смотрит сквозь тебя.
Так Энакину иногда кажется.

И всё же именно надменное спокойствие Оби-Вана приводит вещи в порядок. Он словно вешает перед Энакином алый кружок мишени, о которую он каждый раз спешит шарахнуться головой.
Оби-Ван (почти) всегда прав. Энакин не хочет, чтобы он был прав, но он прав.
Оби-Ван снисходительно предоставляет в качестве помощи свой холодный рассудок, у Энакина от этого скрипят зубы, но он нехотя принимает её, потому что: а) не то чтобы у него есть выбор; б) в этом есть некий комфортный симбиоз, благодаря которому они криво-косо функционируют как напарники; в) столкновение со стеной — хочешь ты того или нет — успокаивает.

Именно этим он занимается — рисует метафорическую мишень для своего лба, — когда водит беспокойным взглядом туда-сюда и потом говорит:
— Ты же понимаешь, что всё это дерьмо собачье! — он отталкивается от столешницы, делает пару шагов в сторону и возвращается обратно. — Недавнее дело с журналистом и...

Застывает на месте. Единственная здравая мысль за утро настигает его примерно в таком виде:
Если ты будешь орать слишком громко, они выкинут тебя и отсюда.

— Давай поговорим об этом на улице. Где-нибудь ещё, неважно, — срывается с места и через несколько мгновений торопливо спускается по лестнице.
Если сильно захотеть, то можно представить, будто Оби-Вану есть до этого дело.

[nick]anakin skywalker[/nick][status]the curse[/status][icon]http://forumupload.ru/uploads/0019/e7/78/964/859387.jpg[/icon][fandom]star wars!au[/fandom][char]энакин скайуокер[/char][lz]<center>and their hope grew with<br>a hunger to live unlike before</center>[/lz]Падме не была готова.

Энакин это знает, если будет угодно, он это чувствует. Он испытывал схожее на собственной шкуре: когда заходишь слишком далеко, начинает казаться, будто ты неуязвим. Жизнь — складный и лёгонький конструктор, достаточно выбрать правильные цвета, соорудить из них дорожку. Дорожка приведёт тебя к единственно правильному итогу. Ведь ты умный и хороший, ты стараешься изо всех сил. Он испытывал это, он знает, он...

Он, разумеется, проклятый идиот. С какого-то перепугу берёт и решает, что его уязвлённое эго вкупе с максимально бесшумным вышвыриванием из участка приравниваются к топтанию ногами на деле жизни. У местных чинуш (и Палпатина, в особенной частности) при одном упоминании Падме начинают ходить желваки; от её расследований придумываются неохотные отмашки, за ширмой которых отчётливо слышится кипение мозгов. На их счастье, стенания маленького городка внешнему миру интересны не так сильно, как итоги Евровидения. А Энакин, что Энакин? Похож ли он на слегка возмущённого, но крайне инертного жителя спальника?

Иногда стоит остановиться. Вдохнуть полной грудью. Оценить ситуацию, приводя в качестве аргументов только сухие факты.

Он потирает лоб. Один раз, второй, третий. Того и гляди расчешет там брешь, брешь займёт его глупую голову и наверняка станет изъясняться чётче и понятнее прежнего владельца. Возможно, брешь вполне закономерно решит не срывать негодование на старшем по званию — велик шанс, что из этого чистилища его переведут в полноценный ад. Колючий октябрьский ветер ненавязчиво напоминает в какой дыре он застрял. И всё-таки Энакин не умеет мыслить подобными категориями — куда раньше его накрывает стыд за иррационально выплеснутый гнев. В качестве извинения он, наконец, останавливается и, наконец, понижает бессмысленные выкрики до человеческой речи.

Это был вдох.

Оби-Ван, конечно же, не причём, и реагирует соразмерно возможностям, смотря на ситуацию с высоты собственного опыта. Падме, конечно же, знает о последствиях и действует соразмерно рискам. Энакин, конечно же, в этом всём не играет никакой роли и способен только орать.

А это были факты.

— Ты говорил с ней, — всё ещё возмущённо, немного обиженно, но заметно тише повторяет Энакин. Он закутывается в куртку и тщетно пытается поджечь сигарету. Переводя с оби-вановского сказанное означает: никто даже не думал тебе звонить, ведь ты бы только мешал. Брешь диктует не идти на поводу у мимолётных эмоций, ведь, ну, знаешь, всякое случается. Поэтому Энакин, стараясь лишний раз не оглядываться, продирается сквозь диалог и мямлит с болтающейся во рту сигаретой:

— Если Падме не поймёт?.. А если всё серьёзнее, чем просто акция устрашения? — хмурит брови; думай, Энакин, думай. — Мы можем хоть как-то ей помочь?

Что это за заветное мы и откуда оно взялось, Энакин толком объяснить не может. Просто Оби-Ван такой человек — на него хочется полагаться. Смотреть с робкой надеждой, подсознательно боясь переступить границу, но очень желая, чтобы через неё пропустили, потому что Оби-Ван, он создаёт такое впечатление. Он с кем-то поговорит, что-то напишет и на горизонте появится ясность. Нужно лишь добиться того, чтобы он перестал видеть в тебе напрасную трату времени.

А Энакин старается. О, он очень старается.