Смотреть на Годжо вновь — как оборачиваться на прошлое: даже злость внутри затихает. Становится солью. Это всего одно мгновение пустоты — фотография, на которой стираются границы неба и моря, — но Гето кладёт его под язык, чтобы не забыть. Пахнет лисьей мочой, волчьим горем, собственной слабостью. Руки — связанные — становятся мокрыми: Годжо видит его растоптанным. Гримаса ползёт от одного уголка рта до другого — Гето клонит голову набок, прикусывая кончик языка:

— Пришёл попрощаться?

Бессмысленный крик глохнет где-то внутри, будто эхо, брошенное между домами слюнявым окурком от сигареты. Гето привык, что разговаривать с Годжо так, словно проводишь слова через три языка в переводчике: пусть смысл доходит до него скомканным оригами, неясной тенью, погасшим свечным огарком. Чувства лучше держать в стороне, пока они не превратятся в камень: дать Годжо пустить их лягушкой по заспанной глади пруда, пусть развлекается.

Годжо никогда не просил о большем. Почему просит сейчас, почему дотрагивается до больного. Оставь смерть мне, отойди, не трогай.

Обида дрожит в уголке рта — делает его мягче. Улыбка гаснет, лицо преображается:

— Уходи. Уверен, кто-то ещё способен казнить меня... кроме тебя.

Гето глядит устало — это единственная злость, которая способна вырасти на этой земле: от неё после смерти не останется ни мстительного духа, ни тени, ни камня. Проклятье и то выйдет слабенькое: подуй на него — и развалится. Годжо делает его таким. Если бы он остановил тогда, всё было бы иначе, но теперь он привык быть собственной тенью.

— Оккоцу... справился, — Гето ищет в себе ненависть к мальчику, но не находит. Даже вздохнуть без боли не получается. Раньше бы Сёко его подлатала, а теперь что? — А я — нет.

Годжо так и не рассказал, за что он боролся. Ради чего становился сильнее. Гето, привыкший к его улыбкам, не спрашивал. Может быть, стоило.

Быть проигравшим — страшно, но Гето не проигрывает — Гето забывает, что удерживало его злость до сих пор.

— Почему ты здесь? — во второй раз выходит жалобно; Гето роняет голову.[icon]https://forumupload.ru/uploads/0019/e7/0f/2/921107.jpg[/icon]

— Ты мог бы сделать это гораздо раньше.

Тогда это было бы больше похоже на смерть. Сейчас Гето, будто черепаха — должен притвориться, что принимает за медуз пластиковые пакеты. Если смотреть против света, то и вправду как будто бы нет разницы, но смерть всегда что-то гасит. Забирает себе.

Сегодня у него забирать нечего: Гето приходит на встречу с пустыми карманами. Это уже не смерть, но у этого ещё нет названия.

— Почему ты не захотел драться?

Гето всегда был уверен, что только Годжо сможет заставить его проиграть. На самом деле, он проиграл ещё в тот момент, когда поверил в смерть Годжо от рук обезьяны. Тело надолго стало могильным холмом, беременным чужими телами. Человеческие тени — не проклятья, но на вкус как будто одно и то же. Говорят, из-за черепахи ничего не могут есть из-за пластика — он тоже не смог. Гето всё ещё помнит тот холод, собственные дрожащие пальцы, движение воздуха, проглатывающего огонь.

Годжо не умер тогда. Гето не умрёт сегодня. Пластик нужно зарывать в землю, чтобы на ней больше ничего не росло. Тогда он во что-то верил, теперь об этом тяжело вспоминать. Эта досада мало напоминает раскаяние. Люди, которых он убил — их тени уже ничего не значат. Годжо не заметил его боль тогда, может быть, из-за этого кажется, что её не существует вовсе.

— Я понимаю, почему ты не хотел говорить, но... ты же знал, что всё закончится так.

Гето не смотрит на него. На лице кляксой расползается гримаса ребёнка, узнавшего, что после после смерти люди не возвращаются. Хочется заплакать, ударить кулаком, словно крик может что-то исправить. Годжо здесь, чтобы утешить его, но от собственной ошибки уже не спрятаться. Гето может отодвигать эту мысль, пытаться скрыть её под ладонью, но дорога, что привела его сюда, была ложной, с этим ему не удастся примириться уже никогда.

Гето столько преследовал свою боль, что забыл, как она должна выглядеть.

— Мне не нужны эти полчаса. [icon]https://forumupload.ru/uploads/0019/e7/0f/2/921107.jpg[/icon]