Ева думает, что Лилит не видит. Ева думает, что Лилит не замечает.

Ева улыбается ей ласково, но улыбка эта идет мелкой рябью, дрожит и извивается на ее губах и крошится в мелкую труху. Лилит все чаще кажется, что поцелуи Евы отдают пеплом - пресным и холодным.

Ева прижимается к ней тесно и жарко, переплетая их тела с такой силой, что не остается даже миллиметра между, кожа к коже, язык к языку, смешивая пот, слюну и выступившие в уголках глаз во время оргазма слезы, но в то же время остается бесконечно далекой, как будто бы в момент, когда Лилит насаживает ее на свои пальцы, ведет мысленный диалог с кем-то еще. Лилит не имеет ничего против фантазий в постели, только вот она прекрасно знает, кто забрался к Еве в голову. И от этого осознания Лилит бьет дрожь - и вовсе не наслаждения. Это, думает Лилит, чувствуют люди, когда им страшно: будто бы прикосновение холодного лезвия к обнаженному, вытащенному из-под кожи и мышц позвоночнику. Но Лилит не знает, что такое страх: ее трясет от злости.

Каждый раз после, оставляя Лилит в одиночестве разворошенной постели, Ева запирается в ванной. Час. Второй. Горячие и влажные после секса простыни стынут, противно прилипая к обнаженной коже. Лилит вскакивает, сбрасывает с кровати одеяло, сдирает простыню, будто та в чем-то провинилась, запихивает их дрожащими от злости руками в мешки - не в прачечную, на свалку. Лилит слышит непрекращающийся за стеной шум воды и сама чувствует себя грязной. Чувствует себя погрязшей в грехе. Как будто бы грех - это что-то плохое.

Ева возвращается к ней в свежую постель, раскрасневшаяся, с длинными следами от ногтей - своих собственных - на плечах  и бедрах. Не смотрит в глаза, прячет лицо в изгибе шеи, утыкается влажным носом выступающую, будто бы наровящую вспороть тонкую бледную кожу ключицу. Чужое дыхание щекочет кожу и, кажется, с губ Евы вот-вот сорвется “прости” (кому оно адресовано - ей или их Отцу?), но Лилит не позволяет ей этого, Еве не за что извиняться - ни перед ней, ни уж тем более - перед ним. Лилит ловит несказанное слово своими губами, заталкивая его обратно в глотку - своим языком.

Она просыпается одна - снова - примятая подушка уже остыла и лишь едва-едва пахнет Евой. Как будто бы ее не было. Ее и нет, все чаще. Ева отвечает невпопад. Ева забывает о планах. Ева теряет вещи. Лилит спрашивает ее: хочешь, переедем? Париж? Монреаль? Лилит думает, что и без того пуританские штаты с новым всплеском одержимости христианством не лучшее место для Евы. Это все равно, что завести анорексика в Макдоналдс или же наркомана в аптеку. И оставить без присмотра. Лилит и не оставляет: вцепляется в руку Евы с такой силой, будто та может попросту исчезнуть, растаять в воздухе. Ева же злится. И все чаще вытаскивает свои пальцы из ее ладони, как будто бы ей неприятно. Чтобы ночью, стоит только солнцу зайти, обвиться вокруг нее всем телом и - не отпускать.

Я никуда не исчезну, - хочет сказать Лилит. Я здесь. С тобой. Только ты сама - не исчезни.

Ева уходит - в вечерних сумерках. И Лилит скребет изнутри неуверенность: она не знает, вернется ли та. Всегда возвращалась, это не первый ее рецидив веры (как они шутили в хорошие дни между собой), но Лилит боится - действительно боится - что последний. На столе стынет ужин, настоящий, а не купленный в забегаловке: Лилит начала готовить, выискивая в кулинарных справочниках самые изысканные рецепты и обрывая телефонные линии шеф-поваров - в попытках вернуть Еве вкус к жизни она готова испробовать все. Лилит хочет, Лилит нужно, чтобы та вспомнила, как сладко было на вкус то самое, первое яблоко, которое она вкусила. Но яблоки, не восковые на вкус, купленные в супермаркете на углу, а заказанные с фермы или же доставленные скорым рейсом из Португалии, Ева не ест. Будто бы те, все до единого, отравлены. Они лежат, нетронутые, в деревянных ящиках, в корзинах, валяются одиноко на полу - и гниют.

Часы бьют десять - Лилит срывается с места. На улицах пусто (в конце концов они живут в респектабельном районе), только проповедник-шарлатан пытается ей впихнуть какую-то листовку. Лилит берет все - и выбрасывает их, позволяя порывам ветра разбросать те по пустынным улицам. Проповедник смотрит непонимающе, Лилит скалится, обнажая неровный ряд зубов, позволяя своей демонической сущности выплеснуться во всю силу - как же сладко, как же она устала сидеть в тугом коконе добропорядочной молодой девушки, делящей жилье со своей подругой. От кокона пора избавиться - бабочке нужно расправить крылья.

- Насколько сильна твоя вера? - Лилит говорит почти ласково, ласково же гладит мужчину по щеке - но того всего трясет и пот заливает заполненные ужасом глаза. - Не бойся, милый. Все хорошо. Я сделаю тебя свободным.

Бывший проповедник кивает - завороженный. И на месте страха на лице проступает блаженство: его борьба проиграна. Что он будет делать дальше, Лилит не знает и ей безразлично. Быть может, пойдет в казино. Или в бордель. А, может, будет насиловать и мучить маленьких девочек. В последнем случае Лилит его найдет: отрежет яйца, затем член и вспорет от промежности до живота. Они сделают вместе - с Евой - смотри, милая, этот человек разглагольствовал о Боге, смотри, милая, кого создал твой Бог, смотри и помни, и останься со мной.

Церковь - не собор, это вам не историческая Европа, где величественная готическая архитектура домов господних вызывает трепет даже у Лилит. И дело не в присутствии в высоких стенах бога, а в гении человеческого разума, в усердии и таланте - том, что к господу не имеет никакого отношения. Все эти величественные стены, соборные шпили, стремящиеся ввысь и наровящие порвать облака - результат одного простого действия, одного выбора одной женщины. Ева вкусила плод познания и дала человечеству будущее. И теперь каждый день уже которое тысячелетие корит себя за это. Лилит хочется встряхнуть ее за плечи, Лилит хочется закричать: опомнись, оглянись, посмотри на этот мир, посмотри, как он прекрасен и это все - ты, ты, ты!

Ева стоит, коленопреклоненная, пристыженная, придавленная тяжестью навязанной, лживой вины, перед алтарем. Лилит не кричит на нее. И даже прикасается ласково, но твердо: обхватывает со спины за талию, заставляя встать на ноги. Ведет, спотыкающуюся, будто все силы оставили ее, к скамье. И опускается на колени - перед ней, Евой, красноречиво спиной к алтарю. Лилит берет руки Евы в свои, оглаживает большими пальцами выступающие косточки. Подносит каждую из ладоней к губам, целует тыльную сторону.

Она так любит ее, что, думает Лилит, если бы не было Евы в этом мире,  то она бы попросту не знала, что такое любовь. Что бы этот старый сукин дед не нашептывал Еве, Лилит знает, между ними не просто похоть, между ними не просто грех, между ними - весь мир, все время и все сущее.

- Посмотри на меня, - говорит Лилит. - Поговори со мной. Пожалуйста.