Знать бы как остановить безумное ощущение истории, которая вершится под ногами среди осколков города. Это чувство начинает посещать её и ещё тысячи других, когда сквозь газеты до них доносится новость о завершении войны. Словно сами они этого заметить не могли. Привыкшие за несколько лет жить от окопа к окопу и не задаваться вопросом какое из заклинаний оказывается запретным, они острее чувствуют не упавшее рядом тело товарища, а тишину, скрежет лопат, убирающих улицы, и всё реже звучащую перезарядку оружия. Василиса всё ещё хватается за палочку от малейшего шороха и чувствует, что разбираться со всем, творящимся в голове, придётся десятилетиями. Именно из-за этого остановиться кажется невозможным.
Отделаться от мысли, что во всём виновата она сама уже невозможно. Она могла бы вернуться в Москву и притвориться, что не знает своей судьбы, но всё катится к чёрту кубарем и кувырком. Василиса же до сих пор боится признать — эта история блеф. Он такой же страшный, как лица людей в концлагерях, но такой же фальшивый - её имя не будет в первом списке, у неё ещё будет возможность сбежать. У чистокровных есть отдельная привилегия - во всех расстрельных списках стоять последними. Чтобы смотреть как убивают других, чтобы думать, что ещё можно предложить взамен себя - чаще всего, кого именно.
Потеряв всё драгоценное на острие волшебной палочки великого врага, лицо которого она никогда не узнает, Василисе остаётся лишь стрелять по всему, что когда-то казалось своим.
- Обещайте мне, что этот разговор останется строго между нами.
Вальтер оказывается единственным человеком во всей Европе, за которого Василиса ещё может держаться. От остальных остались лишь кровавые шинели или тяжёлый взгляд, после которого хочется молчать или глотать слёзы, сомневаясь, что ужасы, о которых думается, достаточно ужасны, чтобы сделать человека - таким. Никто не просил их чувствовать каждую пропущенную пулю, каждое пропущенное заклинание, но от войны остались лишь чудом спасённые идиоты, решившие, что после неё - можно будет жить.
Деля на двоих одинаковую рану, слишком заметную, чтобы игнорировать симптомы, Василиса и Вальтер кажутся естественным звеном эволюции, пережившим войну. Сверхчеловек, да, герр Гитлер ? Будучи самим волшебством, во всей своей чистокровной небрежности, они оказались лишены одного единственного чуда, которое им было так необходимо.
Василиса давится языком каждый раз, когда хочет поговорить с Вальтером о том самом нужном. Разделить боль на двоих. Но они сами - половинчатые. Даже такая личная тема, невольно сближающая их, оказывается запрещённой - пророченная ему в супруги, Василиса находится от Вальтера на расстоянии больше одной руки. Они даже разговаривают на чужом для обоих языке, на английском, растягивая дистанцию на ещё несколько сантиметров.
- Знакомы ли вы с именем Григория Распутина ? - спрашивает вместо всего Василиса. Голос у неё ровный, таким произносят либо команды, либо похоронные речи, когда покойник - совсем чужой человек. - Простите, надо было сначала спросить хотите ли вы что-то заказать.
Василиса рада, что им не надо хотя бы притворяться. Всё это слишком приторно и смешно уже сейчас. Василиса карабкалась на рожон, волочила за собой мешок неудачных грёз, что аж до сих пор стреляет в висках. Будет время когда им обоим, и ей, и Вальтеру понадобится жилетка, чтобы поплакаться, но там уже будут другие люди - пропавшую деталь невозможно заменить другой, такой же пропавшей. Это нормально возносить любовь, как молитву и божий дар, только заглядывая за спину Вальтеру, Василиса видит длинную тень.
Однажды всё придёт в норму, говорит себе Василиса. А потом понимает, что только она сама может эту норму создать. Всё станет прежним, будет стрелять-свербить. Выбирать любить, нежели быть любимой.
[icon]https://forumupload.ru/uploads/0019/e7/78/888/633346.png[/icon][nick]Vasilisa Rasputina[/nick][status]surmounted by an eagle[/status][lz]I am always looking away. Or again at something after it has given me up. Was I happy without realising it ? [/lz][char]Василиса Распутина[/char][fandom]Wizarding World[/fandom][sign]
| We shake with joy. we shake with grief. | | |
[/sign]