Коул морщится, разрезая один из брикетов пополам. Половина бургера — это как половина бутылки, зарплаты, секса, жизни: нормальный человек не будет есть «половину» бургера.
Кроме Амели.
Хотя по ней прекрасно видно и то, что она совершенно не жрёт, и то, что она ни хрена не нормальная.
Кэссиди уверен, что у Жерара полно денег — настолько полно, что чуть раньше это стало бы прекрасной причиной навести на него пистолет с предложением поделиться, — но ведь и экономия с супруги выходит чертовски весомой.
Может Лакруа специально выбрал её, чтобы заниматься благотворительностью и инвестировать во что-то, сэкономленными на её питании? Заодно и от налогов получилось бы уйти. Сплошная выгода.
Коул не произносит ничего из этого вслух, даже когда виски старательно разжимает искривлённый усмешкой рот. Обычно он не так аккуратен в выборе выражений и это слишком часто кончается драками, но Кэссиди считает себя джентльменом, а джентльмен не станет хамить даме.
Он хмыкает и на «ты» возвращается только после её ехидного замечания.
— Достань сметану, сливки, майонез, — задумчиво скребёт щетину, тщательно стараясь выудить из неповоротливых мыслей все необходимые для приготовления соуса слова и пытается сфокусироваться на том, что уже лежит на столе, — зелень, горчицу и лимон.
Коул берёт подсолнечное масло, щедро льёт его на сковородку и ставит её на плиту, ища куда бы ткнуть, чтобы вся эта великолепная блестящая конструкция заработала. Задумчиво трёт переносицу и усмехается.
— Включишь?
Кэссиди отходит на полшага и немного отворачивает голову, пока Амели нажимает несколько кнопок на плите. Смотреть на неё так близко не хочется — в голову, тихо скрипя старыми половицами, несмазанными петлями чердачного окна, и без того, один за другим, забираются бредовые пьяные образы: они нашёптывают картины где он гладит, сжимает, кусает, целует. Как будто не потому, что Амели — это Амели, а потому, что нет Элизабет. Или всё-таки?..
Если так пойдёт и дальше, то придётся навестить какую-нибудь из жриц любви в Сен-Дени или разбиться на мотоцикле, въехав в обычный фонарь по пути к красному. Там простые удовольствия, при наличии денег в кармане, сами бросаются тебе под ноги: пока ты, наконец, не обнаруживаешь себя в баре, борделе, подворотне или чьей-то квартире.
Он переходит к столешнице, достаёт из навесного шкафчика небольшую миску, заливая внутрь основу для будущего соуса, и неспеша перемешивает её ложкой.
После пыльной пустыни и серого захолустья, где ютились «Мертвецы», Париж показался глотком свежего воздуха и, поначалу, Коул изо всех сил пытался раствориться в новой жизни. Получалось откровенно хреново: очень быстро все эти попытки отвлечься стали только ещё больше напоминать о прошлом.
Очередная попойка в баре усаживает «Мертвецов», живых и погибших, на соседние стулья, узкие лица случайных шлюх расчерчивает будоражащая и хитрая ухмылка Эш, из подворотен тянет сигаретами, раньше всегда смердящими совершенно одинаково, но теперь вдруг чересчур знакомо прячущими в смрадной табачной вони несуществующий песок: он хрустит на зубах, едва Коул прикусывает фильтр в своей, вытянутой из только что раскрытой пачки.
Кэссиди может позволить себе жить где угодно, снимать какую угодно квартиру, но безразличие каждый раз возвращает его в затхлую, пыльную однушку на окраине Парижа, больше похожую на одиночную камеру: если бы не разбросанные повсюду одежда, окурки сигарет, пустые бутылки, коробки из-под пиццы и тоскливая апатия.
Ключами от этой камеры пользуется только Жерар, вытаскивая Коула по мере возникновения необходимости или свободного времени. Вытаскивая слишком редко. Комментарий Амели о том, кто именно с ним живёт, неприятно колет внутри.
Он молча подталкивает к ней допитый стакан и режет лимон напополам, а потом одну из половин дольками — ту часть, что уйдёт с виски. Другую Коул оставляет для соуса, недовольно ворча, что его придётся делать без цедры.
— Наверняка повторять все эти штуки, даже если начать с раннего детства, настоящий ад.
Кэссиди пожимает плечами и молчит о том, что повторять хотя бы что-то из творящегося с ней на сцене — не только ад, но ещё и безумие. Он в детстве убирает дерьмо за лошадьми и коровами, таскает сено, рубит дрова, рассыпает корм курам и собирает тёплые от их задниц яйца. И всё это перед тем, как ебанутый отец посылает его нахуй, а мать — в школу. Вот уж по кому он, блять, не скучает.
Коул выбрасывает воспоминания о доме, но ему до сих пор кажется невероятным, что у кого-то в детстве могло находиться время на что-то другое.
— У вас здесь очень красивый город. Никогда не видел ничего подобного.
Знаменитая Эйфелева башня, какой-то собор и огромная арка соседствуют с гетто, где уже и он начинает стремительно трезветь. А ведь у него хотя бы есть оружие.
Даже ферма Кэссиди-старшего, стыдливо прячущаяся на картах где-то между Ван-Хорном, Пекосом и Элпайном, выглядела гораздо честнее, чем замазанное косметикой парижское гнильё. Единственной любопытной находкой для Коула стал Мулен Руж — пусть он и не помнит, в какой именно момент там оказывается.
— Несколько раз я пытался по нему прогуляться, когда появлялось свободное время.
Ведь он так занят тем, что?.. Кэссиди задумывается, ища ответ на этот вопрос, но ничего более комфортного, чем «прожигание времени», в голове не находится. Этот город убивает его, душит, давит, не давая расслабиться. Может Жерар специально оставил его здесь, чтобы Коул рвался на любое подворачивающееся задание, позволяющее ненадолго свалить отсюда хоть куда-нибудь?
Париж не проникает только в этот дом, находящийся в самом его сердце, буквально окружённый им. Почему-то его нет и в Амели — несмотря на то, что придумать что-то более французское, чем она, по мнению Коула попросту невозможно.
Мысль оказывается неприятной, горькой на вкус, и он выплёвывает её, вымазанную горьковатой жёлтой слюной, из своей головы. Метафорически, разумеется. Вряд ли Амели понравится, если Коул, как верблюд, будет харкать на едва не блестящий от чистоты и стоимости паркет.
Он заправляет за ухо волосы, а потом засовывает руку в карман, гладя шершавую от гравировки поверхность портсигара. Чертовски хочется курить, чертовски хочется напиться, но от второго он себя одёргивает.
Кэссиди обрезает прямоугольные мясные брикеты, придавая им круглую форму, подцепляет оставшийся лишний кусочек фарша ножом и пробует. В целом, неплохо. Аккуратно раскладывает бургерные котлеты по сковороде, поправляя их, чтобы влезло побольше, накрывает всё крышкой-сеткой и вытирает об джинсы руки, забрызганные скворчащим маслом — затем переводит тёплый, липкий, туманящийся взгляд на Амели. Нужно проветриться.
— Я схожу на балкон, покурю.
Он цепляет стакан, дольку лимона и идёт в коридор, думая о том, что в такой огромной квартире можно заблудиться. Иногда это хочется сделать, чтобы задержаться подольше.
[nick]cole cassidy[/nick][icon]https://i.imgur.com/oMEwCyS.png[/icon]