Дождь, мелкий, обволакивающий кожу противной влажной пленкой из мороси, и не думал заканчиваться. Вот уже третий день. Огрен с неожиданной любовью вспоминал высокие каменные своды Орзаммара, не позволявшие воде с неба медленно подтачивать железо доспехов доблестных воинов. На “доблестных воинах” хмыкнул даже Андерс, на секунду прервав свое персональное нытье: жаловался он на то, что его прекрасная мантия теперь уж точно окончательно испорчена. На предложение Элиссы пройтись по забрызганному краю очищающими заклинаниями, ну или в конце концов замочить еще в щелочи, как доберутся до таверны, лицо его сделалось таким, будто бы его предводительница только что одобрила превентивное усмирение всех магов. Он даже остановился, зарываясь мыском сапога в грязь и разбрызгивая ее по краю своей, теперь уже безнадежно испорченной мантии.

- Ты аристократка или кто?

Элисса тоже остановилась и теперь смотрела на мага непонимающе.

- Кусланд! - он подошел к ней чуть ближе и заглянул в лицо так, как заглядывал своим пациентам. Особенно тем, что, вероятно, помутились рассудком. - Шелк! В щелочи! С ума сошла?

За ее спиной хрюкнул, пытаясь сдержать дикий ржач, Огрен.

- А, ну да, и правда, - протянула Элисса, даже забыв для порядка огреть затылок Андерса ладонью в тяжелой (для мага - точно) боевой перчатке за нарушение субординации. - Испортила так свою последнюю шелковую сорочку еще в Лотеринге.

Андрес вздернул подбородок и посмотрел на нее взглядом человека, выигравшего только что спор, который сначала казался безнадежным.
Элисса вздохнула: с этим нужно было что-то делать. Она отвернулась и продолжила идти вперед, оставив Андерса за спиной. И прежде чем маг продолжил сокрушаться по поводу испорченной мантии, отвратительных размытых дорог и того факта, что они  вынуждены тащиться по этой грязи третий день кряду, отрезала:

- Тепло и сухо - в Башне Круга. И шелк будет в безопасности.

Андерс поперхнулся. И, кажется, даже споткнулся. Хорошо хоть, не улетел в грязь своим очаровательным личиком - вот Огрену была бы потеха. Но все же семь (или сколько там?) побегов из Круга не прошли для Андерса даром: каким бы он ни пытался казаться, но тепличным цветочком уже давно, а может быть - и никогда - не был.

Элисса продолжила, не сбавляя шага:

- Я понимаю, что, во-первых, ты маг, и даже при имеющейся возможности и всем моем желании - надевать на тебя хотя бы средние доспехи - нецелесообразно. У тебя прекрасные стихийные заклинания, но бросать в ближний бой целителя - массовое самоубийство для остального отряда.
Остальной отряд в лице Огрена согласно хмыкнул.

- Я все понимаю. Но, Андерс, шелк? Шелк, архидемон тебя побери? - так резко развернулась она, что короткие черные пряди волос хлестнули ее по собственным бледным щекам.

Даже Андерс понимал, что леди-командора ему не переспорить, но характер заставлял его продолжать упорствовать не просто при плохой - уже проигранной игре.

- А что ты предлагаешь? - так театрально взмахнул тот руками, что Элисса на секунду представила, как тот стоит не в луже грязи, мокрый и взъерошенный, а на высоком помосте, и спорит не о материале для боевой мантии, а толкает речь о свободе для магов. Картинка вышла на удивление хороша. Но прежде чем маг успел продолжить, Элисса попросту зажала ему рот.

- Так. Можешь даже не пытаться. Про грубое сукно, нежную кожу и аллергию. В конце-концов, оно тоже сгорит, если тебя огненным шаром огреет эмиссар, - Андерс при упоминании порождений тьмы побледнел. - Но кто у нас тут маг, ты или я? Хочешь шелк - пожалуйста! Спустись на тропы под Башней Бдения, пока проход не завалили, прибей парочку акромантулов, да хоть по углам пособирай их паутины,  - Элисса перевела дыхание… - И БУДЕТ ТЕБЕ И ШЕЛК, И НОРМАЛЬНАЯ МАНТИЯ, А НЕ ТРЯПКА, КОТОРАЯ НИ ОТ СТРЕЛЫ, НИ ОТ НОЖА НЕ ЗАЩИТИТ.
Андерс предпочел промолчать. Элисса прищурилась, и маг кивнул: мол, понял, госпожа-командор. И даже удержался от подначки, которая, Элисса уверена, так и крутилась на его языке. Что-то вроде: душечка, в тебя, часом, дух сира Грегора не вселился? Но все же сира Грегора бесить можно было только до вполне себе определенного момента. Если, конечно, не возникало желания устроить своим ягодицам очередное свидание с храмовничьими розгами. С командором, видимо, была та же история.

Элисса скривила губы, нижняя из которых была отмечена шрамом. И упрямо зашагала вперед. Ее тоже это бесило. И непрекращающаяся морось, и размытая дорога, по которой даже ее разбойничьи сапоги скользили. Но она вспоминала весь прошедший год и понимала, что три дня в пути под непрекращающимся дождем - роскошь. Сейчас они доберутся до таверны, снимут лучшие комнаты: и дело даже не в деньгах, теперь по большей части ей не нужно было прятать свое лицо (хотя привычки, выработавшиеся с тех пор, когда за ней по всему Ферелдену гонялись наемные убийцы, изжить непросто). Перед уходом из Башни Бдения они и вовсе отоспались на мягких и сухих постелях без страха быть покусанными клещами, сытно поели и отправились в путь во всем сухом и чистом, с начищенным и заточенным оружием в ножнах. И, к слову, на небе ярко светило солнце. Но не возвращаться же через полдня пути из-за затянутых дождевыми тучами неба, будто они изнеженные орлейские аристократки? “Впрочем, - Элисса искоса взглянула на Андерса, который продолжал проклинать и дождь, и грязь, и, видимо, леди-командора, но теперь уже абсолютно беззвучно и упрямо шагая вперед, - этот вполне себе да”.

Дождь усиливался, влажной вуалью ложась на обветренное лицо, и высокие стены Амарантайна они попросту не увидели издалека, а неожиданно для самих себя практически уткнулись в городские ворота. По обе стороны дороги, прижимаясь друг к другу и прячась от дождя под холщовыми полотнами (крытые повозки уже давно были редкостью и в какой-то степени - признаком достатка), ютились беженцы. Бледные, чумазые, с отупевшими от голода и страха глазами. Злость закипела в груди Элиссы, когда ее взгляд наткнулся просторные навесы у самих ворот, под которыми, сидя за столом, рубились в карты пара стражников. Чуть в отдалении от них, прислонившись спиной к деревянному столбу, стоял мужчина, укутанный в черный плащ. Но тонкая полоска доспеха, выглядывающего из-под плаща при очередном порыве холодного века, давала ответы на все возможные вопросы: драконью кожу, из которой был сделан ее собственный доспех, Элисса могла узнать даже с такого расстояния. Так что незнакомец в черном плаще попросту заплатил стражникам, чтобы не мокнуть под дождем. Правда, непонятно было, какой ему смысл мерзнуть у ворот, если уж дать на лапу местной страже за вход он явно был более чем в состоянии. Но какое ей дело, пока этот незнакомец не приставит нож к ее собственному горлу или не совершит пару кровавых массовых убийств? “Наемник, скорее всего,” - решила Элисса для себя, отгоняя мысли, что и силуэт, и поза незнакомца, и то, как он держит скрещенными руки на груди, а одной согнутой ногой опирается на столб, - кажутся ей смутно знакомыми.

Стражник, стоящий на посту, пока его сослуживцы потягивали эль и играли в карты ( не иначе как не дежурства), заметно оживился, увидев приближающуюся к воротам тройку:

- Эт, значиц-ца, - начал он, приосанившись, - плата за вход у нас сейчас пять сребренников.

Элисса, не сбрасывая капюшона с головы, аккуратно достала кошель и принялась отсчитывать деньги. Андерс, хоть и проведший большую часть жизни в Круге Магов, но все же понимающий, что платить эрлессе за вход хоть куда-либо в собственных владениях - абсурд, хотел что-то сказать, но поперхнулся воздухом: вероятно, ощутил легкий тычок под ребра от Огрена.

Стражник не отводил взгляда от звенящего монетами кошеля и решил, что он самоубийца:

- С каждого… - Огрен широко улыбнулся своими кривыми и желтыми от налета зубами, любовно огладил наточенную до смертельной остроты секиру, и привратник все же заткнулся.

Отвесив легкий поклон, стражник отворил перед ними скрипящие тяжелые ворота. Стоило им нырнуть в отворившийся проход и пройти пару пару метров, как Андерс прошипел сквозь зубы, найдя в мире новую несправедливость, достойную как минимум пары минут нытья:

- Нет, командор, скажи, ты разбрасываешься деньгами, когда могла попросту поставить этого зажравшегося взяточника на место, представившись, а на… - маг замялся, - на обмундирование своих подчиненных тебе жалко!

- Андерс, - теперь уже шипела Элисса, впрочем, не оборачиваясь на спутника. - Ты видишь на наших доспехах грифонов? Нет? От этого было бы больше проблем. Думаешь, почему я отказалась от сопровождающего отряда Вэрэла? Инкогнито…

- Лис, - прошелестела тень за ее спиной. В черном плаще, неслышно скользнувшая за ними в отворившиеся ворота. Знакомый голос пробил ее грудь не хуже кинжала. Стрелы.

Кажется, это ее имя, то, что родом из детства, то, которым ее звал один единственный человек, еще звучало, когда она, резко развернувшись, впечатала крепкое тело, обтянутое доспехом из драконьей кожи, в городскую стену. Метательный нож скользнул из рукава ей в руку и уперся острием в незащищенное горло.

Чертов дождь, чертов Андерс со своим нытьем, чертова усталость. Тогда у ворот, интуиция кричала, что что-то не так. Она, черт возьми, даже не придала значения луку, прислоненному к стене рядом с незнакомцем.

- Кажется, мы с тобой договорились, что я не должна больше видеть твоего лица, - на грани слышимости прошипела она, фиксируя тело друга детства своим, а оттого - касаясь своим дыханием его лица. Хотя, стоит отдать должное Хоу - его лицо было все еще скрыто под глубоким капюшоном.

- Самоубийца, - кажется, это Андерс вздохнул за ее плечом. Огрен только хмыкнул, но, Элисса была уверена, что его взгляд, направленный на Хоу, безмолвно спрашивал: “Ну что ты, парень, смертник, что ли? Запись в Легион Смерти в другом месте”.

- Надо поговорить, - медленно и тихо произнес Хоу. И, несмотря на прижатый к горлу нож, потянулся левой рукой вверх и скинул капюшон.

Элисса медлила. Вдох-выдох. Вдох-выдох.

- Командор… - начал было Андерс.

- Тихо! - оборвала его Элисса. И, грубо схватив за предплечье Хоу, который, похоже, и правда решил феерично самоубиться (а зачем ему еще раз за разом искать с ней встречи?), толкнула дверь таверны. Бросила золотой на барную стойку, вихрем взлетела по лестнице, не ослабляя железной хватки на руке Натаниэля, и, захлопнув дверь перед носами гнома и мага, втолкнула их в комнату.

Дышать было тяжело. Говорить - тоже. Но она демонстративно скинула оружие на стол: два кинжала в ножнах, кожаное крепление с метательными кинжалами с предплечья. Подумав, аккуратно сняла пояс с колбами с ядами и бомбами.

- О чем, поговорить, Натаниэль? - наконец справившись с дыханием, спросила Элисса, оборачиваясь к молчаливо следящему за ее действиями кровнику.

Зачем нужны кинжалы, если есть глаза? Взгляд ее был острее лезвия и холоден, как дыхание демона отчаяния, но Натаниэль посмотрел на нее в ответ и, даже не запнувшись, начал говорить.

“Натаниэль”, - беззвучно перекатила на языке знакомые звуки Элисса, заново вспоминая и примеряясь к этому имени. В детстве он был для нее Натом. Всего с неделю назад она нашла в себе силы лишь выплюнуть ему в лицо “Хоу”. Натаниэль - именно так, не Хоу, как бы ни хотелось ударить старого друга побольнее, обезличив его самого, вымазав в отцовском дерьме, иначе же она, стоит на минуту забыться, даже, несмотря на отсутствие оружия, убьет его. Чего ей стоит оказаться у него за спиной, когда он, последовав ее примеру, откинул в сторону все оружие и теперь устроился на стуле, протянув руки к разведенному в камине огню и неосмотрительно повернувшись к ней боком. Ей хватит сил, несмотря на обманчивую внешнюю хрупкость девицы благородных кровей, свернуть ему шею голыми руками. Ей хватит доли секунды, ее нежеланный собеседник успеет разве что с удивлением судорожно втянуть воздух (в последний раз): она научилась быть быстрее смерти.

Натаниэль перебирает слова, будто бы вслепую вытаскивая те из мешка ярмарочного лицедея, что лишь рядится магом (и все это знают): может, подойдет это? Шутки, которым он сам не смеется, остроты, которые не смогли бы уколоть даже изнеженную сопливую девчонку, и, наконец (глупо отрицать, что Элисса этого не ждала) - сбивается: Делайла.

Что ж, этого следовало ожидать. Неужели она думала, что он пришел сюда, к той, кому еще давеча хотел перерезать глотку, лишь по собственному велению сердца? Нет, конечно, не думала, но определенно - хотела бы. Впрочем, смогла бы она сама так просто: поверить? Врагу, на руках которого кровь ее родных. Смогла бы, если бы почивший эрл Хоу не зубоскалил в бою, который она хотела вести честно? Не выплевывал детали столь лживые, что задумываться над истинностью всех его прочих слов не было ни сил, ни малейшего желания? И были ли они правдой хоть в чем-то? Элисса не проверяла. И даже если бы ей прямо сейчас принесли стопку документов, подтверждающих его слова или же наоборот его предательство - она не стала бы их вскрывать. Ей до сих пор едва хватает сил дышать (в моменты, когда ее кинжалы не вспарывают оскверненную плоть), ей мерещится тень Рендона Хоу в каждом темном углу ночной Башни Бдения, она видит его мертвенно-бледное лицо во сне. Тогда, в подземельях, куда ее уставшую и плохо соображавшую после того, как крепость все же была отбита, сопроводил сенешаль Вэрел, она подумала (с долей облегчения), что наконец-то либо сошла с ума, либо умерла и попала в свой персональный уголок Черного Города, отведенный ей Создателем: из-за ржавых прутьев решетки на нее смотрел воскресший из мертвых Рендон Хоу. Взглядом исподлобья, в котором плескалась такая ненависть, что заставила Стража Командора сделать пусть незаметный, но шаг назад.

-Просто расскажи мне, Лис, - наконец он отрывает взгляд от потрескивающих в камине дров и смотрит на нее, застывшую в противоположном конце комнаты. Настолько далеко, насколько позволяют скромные размеры “королевского люкса”: и может показаться со стороны, что ей противна его компания. На самом же деле она всего лишь хочет, чтобы после этой встречи с ней он все же остался жив.

В его взгляде больше нет ненависти (и была ли она тогда, в темницах Башни Бдения, или же она себе все придумала?), только - отчаяние. И глаза у него не отцовские, совсем не похожие на стекляшки лорда Рендона: если присмотреться, то в отсветах огня в них можно увидеть нежную весеннюю зелень глаз леди Элианы.

Натаниэль смотрит на нее прямо и открыто, как будто, думает Элисса, сейчас он собрал всю свою храбрость: он просит ее рассказать о том, как его отец убил всю ее семью. Рассказать ему о том, как ей не хватило чести и милосердия, чтобы добить поверженного врага в честном бою, и она скормила его живьем собственному псу. Элиссе хочется смеяться: она представляет, как бросает в лицо Натаниэлю, который, преодолев себя, пришел за правдой к кровнице: знаешь, я отдала команду и мой пес перегрыз глотку твоему отцу; а тот даже не мог защищаться, потому что я прибила обе его руки своими кинжалами к полу его собственного поместья в Денериме. За такие слова убивают, думает Элисса и молчит.

Взгляд Натаниэля вильнул на мгновение к двери, и Элисса, вынырнув из своих мыслей, прислушалась: хриплое сопение Огрена, который, похоже, изо всех сил старался быть тихим, скрип дерева о дерево (должно быть, Андерс оперся о свой мажий посох) и вполне характерное постукивание каблуком ждущей за дверью подавальщицы. Резко оттолкнувшись руками от столешницы, служившей ей до этого опорой, Элисса в два шага преодолела расстояния до двери и пинком отворила ту.

Картина, открывшаяся Элиссе, была презабавнейшая: Огрен стоял, выпрямившись так сильно, что действительно казался выше, и изображал из себя самое малое - стража королевской гвардии у покоев своей правительницы, готового броситься в покои той по первому ее писку: спасать от бесчестия. Андерс же, видимо, так и не смог решить,  что будет выглядеть правдоподобнее: маг в королевской страже или же флирт с подавальщицей в таверне. По крайней мере, иначе объяснить то, что его попытки заигрывания были какими-то уж совсем безинициативными, Элисса себе не могла: девчонка была очень даже симпатичная. Но самым прекрасным в разыгранном перед ней представлении, конечно же, было абсолютно одинаковое выражение лиц этих двоих. Их лица кричали: МЫ НИЧЕГО НЕ СЛЫШАЛИ. СОВСЕМ НИЧЕГО.

Подавальщица же стояла посреди коридора с самым невозмутимым видом, одной рукой удерживая громоздкого вида конструкцию из подноса, на котором теснились кувшин с элем, две деревянных кружки, краюха хлеба и даже нарезанные кусочками, претендующими на изящество, сыр с солониной.

Элисса махнула рукой в сторону комнаты девице, мол, заноси, и, набрав в грудь побольше воздуха, рявкнула:

- Так! Я вам что, девица какая?!

- Ну, дык, девица ж, - пробубнил Огрен, уже без замечаний стороны понявший: зря это он.

- Ты не подумай, мы просто бережем твою репутацию! - немного театрально вскинул руки Андерс, который, кажется, так до сих пор ничего и не понял.

Элисса сама не знала, чего ей хочется сейчас больше: истерически захихикать, спрятав лицо в ладонях, или в чисто, так сказать, дисциплинарных целях прописать целителю левой, закованной в боевой кастет, прямо в симпатичное личико. Тем самым решив проблему двух обалдуев, подпирающих сейчас ее дверь и греющих свои уши, на ближайшие часа так два: Андерс будет залечивать варварские увечья, нанесенные самым жестоким командором на свете - для этого у него есть магия. А еще свое эго, которое пострадает гораздо больше - для этого ему будут нужны пойло и Огрен (за неимением более благодарного слушателя). 

Она на мгновение прикрыла глаза и вхдохнула:

- Андерс, ты дурак? Какая репутация? Шлюхи короля, которая не смогла урвать себе корону, держит его за член? Не поверю, что ты не слышал хотя бы части того, что обо мне говорят. Тем более ты! Мне, кажется, даже приписывали отношения с Винн… в весьма, кхм, интересном ключе. И антураже, - и Кусланд поспешила заткнуться, проклиная свой язык: на лице Андерса были написаны такие любопытство и восторг, что Элисса поняла: он от нее не отстанет. Из могилы достанет, из Тени призовет, выпытает все детали той сплетни, а на следующий день эти детали будет смаковать вся Башня Бдения. И хорошо, если только она, а не весь эрлинг.

И прежде чем тот все же приступил к изощренному допросу, продолжила:

- К тому же, даже если бы и имело смысл беспокоиться о чести барышни голубых кровей, уединившейся с мужчиной в номере таверны, то этот случай не из тех. Мы скорее поубиваем тут друг друга, - усмехнулась, впрочем без всякой злости, Элисса. - И если сейчас кто-то из вас скажет, что в таком случае тем более стоит беспокоиться, я обижусь. Буду оскорблена в своих лучших аристократических чувствах.

Огрен понимающе покивал и, ухватив Андерса за мантию, потащил его к лестнице, ведущей на первый этаж. Но все же не спешил спускаться.
Только это, а на что?.. - начал было он и мог бы не продолжать.

- Огрен, - сказала Элисса голосом матери, вусмерть уставшей от глупости своих детей, но понимающей: бить детей нельзя. - Я трактирщику золотой заплатила, как думаешь, у него вообще спиртного на эти деньги хватит? И, Андерс, - она перевела взгляд на мага, уже открывшего рот и, без сомнений, собиравшегося заявить, что мерзость, именуемую здесь элем, он пить не намерен. - Уверена, что для столь дорогих гостей в погребе найдется одна-вторая запылившаяся бутылочка вина или бренди.

Лестница опустела в мгновение ока.

Вернувшись в комнату, где теперь рядом с их боевой амуницией на столе стоял поднос с элем и едой, Элисса встретилась взглядом с Натаниэлем. Конечно же, он все слышал. И про шлюху короля, и про то, что ничего тут не светит, и про перерезанные глотки. Не те вещи, которых стоило бы смущаться в их-то ситуации и с их-то историей, - решила Элисса и, подхватив со стола поднос, поставила его прямо на пол. И тут же сама, проигнорировав второй ветхий стул, опустилась рядом с ним, блаженно вытянув гудящие ноги. Разлила эль по крепко сбитым кружкам, напоминающим маленькие бочонки, и протянула одну Натаниэлю.

- Ты просишь рассказать меня, - наконец заговорила она. Заговорила, обращаясь к нему, глядя в его глаза, отвечая словами на его просьбу. - Я даже не знаю, имеет ли это смысл: для тебя, для меня. Разве кому-то станет легче? Я убила твоего отца - это правда. Убила по праву крови и мести. Для меня он был убийцей моей семьи, тем, что трусливо ударил в спину тех, кого звал дорогими друзьями. Для тебя же он был и всегда будет - отцом. А я останусь его убийцей, что бы мной ни двигало.

Она чуть потянулась вперед и ударила своей кружкой о ту, что держал в руках Натаниэль, заставляя эль в кружках выплеснуться через край, смешиваясь. Древний обычай, ставший бездумной привычкой: так пили злейшие враги, разделившие хлеб и заключившие перемирие.

- У меня нет сил вспоминать, - она пригубила эль: тот был крепким и терпким. - Но я постараюсь ответить на твои вопросы. Любые. И, - она помедлила. - Клянусь быть честной. Памятью Орианы и Орена.