Называй это отвратительно долгой дорогой домой, если хочешь: по трупам со вспоротыми изнутри животами и сгоревшим заживо старым друзьям — потрёпанный жёлтый кирпич и знакомые глаза, распахнутые в ужасе — старая история, даже если пустить её под нож и залить керосином. À votre santé — не-его-Логан расстроен, не-его-мать называет это так, щёлкает языком и прячет пистолеты; ожидаемо разочарован собственными ожиданиями от другого, предсказуемо будет удовлетворён только его пробитым черепом или разговором по душам — одно и то же в его случае, если существуют во вселенных постоянные, но Курт предпочитает альтернативу оборванной вендетте — находит это честным в этот раз, обходится малой кровью на зубах и бесконечным звоном в голове. Эта Линда ничего не замечает. Они успевают убраться оттуда быстрее, чем она вернётся домой.

(Она не его, само собой — он знает, знает, отношения между реальностями прозрачны и вылеплены из пепла, которым принято было посыпать голову. Господь бог не выдерживает критики: на твоей могиле дома — имя и набор эпитафий разной степени претенциозности, но с одинаковым чувством. И всё же.)

Каменные стены школы (здесь он смеётся, покачивается неудачно, в голову привычно бьёт запах серы, это предпочтительнее забитым бессмысленными лицами коридорам) носят имя Джин Грей в той же манере, что и побитые дождём надгробия, и от них тоже пахнет семейным склепом. Это хороший знак, впрочем: если осталось ещё, что заворачивать в коробку из цинка, это можно считать роскошью.

— Я не знаю тебя, — повторяет почти устало, хотя об этом она — безусловно — уже догадалась. Упирается ладонями в спинку кресла, цепляется хвостом за резную ножку, языком — за зубы. — Ты не знаешь меня тоже.

Она должна знать наверняка на этом этапе, так что он видит мало смысла в спиралях и петлях мёбиуса. Он здесь, в конечном счёте, чтобы поганить чью-то память — они все здесь за этим, то есть, в общей картине мироздания, неизбежность конца, к его стыду, оставляет его несколько склонным к нигилизму, но это забирается ему под кожу глубже, чем он рассчитывал — пускает когти куда-то в кости, застревает надёжно, отдирается — только с мясом и оседающим на языке раздражением. Не-его-мать смотрит пусто; её лицо ничего не выражает, и это всегда значит худшее. Курт догадывается смутно: он для неё меньше, чем был родной мертвец, но ей по большей части просто неловко, если эмоции ей вообще свойственны — её фальшивые сожаления рассеиваются одновременно с перспективой адамантиевых когтей под рёбрами, и она только поводит плечами. Смотрит в глаза в последний раз, внимательно и долго, кладёт ему руку на плечо и себе на язык — всю родительскую заботу: всегда лучше метить в голову — никого в этом мире ещё не останавливала дыра в сердце. Но это не значит, что нельзя заставить его кричать напоследок.

Он знает и без неё, конечно, но это приятно. Никто не понимает лучше матери.

— В моём мире, — склоняет голову к плечу и смотрит ей в глаза. В кабинете пахнет деревом и чужими духами, теперь, к тому же — его собственной кровью, но эти стены, он догадывается, уже видели это раньше. Портреты с пустыми взглядами и детские голоса за окнами — этот Ксавьер, он почти говорит, звучит как отличный парень. Есть или был — Курту без разницы, по правде, он заметил: мёртвые здесь не имеют привычки задерживаться под землёй надолго. Было бы приятно, если бы это относилось и к тебе тоже, но он знает лучше, чем мечтать о невозможном. Оставшиеся ему перспективы в разы понятнее. — Никогда не было Кэтрин Прайд. А если и была, то она не дожила до настоящего.

Здесь он медлит. Не специально — что-то мелькает за окнами. В её взгляде. Между линией плеч и пока-ещё-не свёрнутой шеей.

— Это скорее хорошая новость.

Конец света — в этом его основной недостаток — скучен до смерти, особенно когда дожидаешься его в одиночестве. Ему немного интересно, что она видит, когда смотрит ему в глаза: оборванные сожаления или, как он, просто ещё один разложившийся труп?

Он почти спрашивает.

Отредактировано Ji-Woon Hak (2022-10-12 21:22:15)