Тени вокруг извиваются, клубятся, всматриваются в сидящего за столом Кассия, плещутся на дне бокала, танцуют в тусклых бликах, щипающих края мглистых тел, нашёптывают ему и друг другу то, что могут знать только тени — он обрывает их танец медленным, коротким глотком, чувствует как бренди обжигает язык и откидывается на спинку стула, потирая ноющие виски. Не важно сколько дел ты закончишь сегодня — с каждым днём их будет становиться всё больше и больше, пока, наконец, не станет достаточно чтобы тебя похоронили под горой равнодушной, исписанной смертью бумаги. Стылую кипу почти бесполезных листов можно отдать кому-то, кто разберётся в ней вместо него и наведёт там порядок, уловит каждую тонкость и учтёт каждый нюанс — но если будет слишком глуп, то упустит важные детали, а если слишком умён, то может их скрыть.

Кассий не доверяет никому не только собственных, личных дел, но и чужой бумаги — шелестят бесконечные отчёты информаторов, шуршат товарные накладные, слипаются шероховатые страницы толстых бухгалтерских книг, выгибают края ждущие его подписи рапорты и доклады.

— …Ты мог бы и отдохнуть. Никто не увидит, а я никому не скажу… — в тенях зажигается пара красных, звериных глаз.

Юта плывёт по столу вальяжно, неторопливо, брезгливо переступает невесомыми лапами чернильные кляксы, въедаясь в столешницу мрачной прохладой густой чёрной шерсти — Кассий касается лба волчицы, но ощущает лишь мягкое телваннийское дерево и покалывание в кончиках пальцев. Она никогда не меняется — он смотрит, как Юта довольно щерится и бодает его ладонь холодом, смежая веки. Она никому не расскажет, никому не даст посмотреть — оберегает Кассия так давно, что тяжело представить себе её отсутствие.

Отсутствие Леи Кассий не может представить до сих пор — ищет глазами знакомые черты, касается застывших жёлтых листьев в мёртвом осеннем лесу, вдыхает кажущийся ему родным запах. Она никогда не уходит до конца — скользит серебристым смехом между крон деревьев, манит зайти дальше, мелькает всё ближе и ближе, отдаляется шаг за шагом, проступает чётким образом чтобы тут же скрыться неясной фигурой и скребёт по рёбрам, хрустя ногтями по его стёсанным костям, опускает по ночам тяжелеющие веки, опускает их почти каждую ночь, накрывает сухими, улыбающимися губами рот, кричащий после нового, затёртого до дыр кошмара, зажигает пылающие зрачки недовольно рычащей рядом Юты, прячущейся в складках скомканных простыней.
Кассий оставляет боль с собой, цепляется за эти тихие кошмары с отчаянием оказавшегося за бортом моряка, нашедшего ладонью брошенную с корабля верёвку, аристократа, нащупавшего в последний миг рукоять погружённого в тело клинка, шарящего по нему руками в тщетной надежде, что ещё можно хоть что-то исправить.
Юта не приближается, наблюдает близко — ждёт разрешения, которого не найдёт никогда.

Лея вышагивает в реальность тихо, неожиданно, вкрадчиво складывает чужие губы в улыбке, дразнит игриво и зло, как умеет только она — чтобы тут же сбежать — пока Вейя пытается быть взрослой, пытается решать проблемы самостоятельно, пытается доказать всем вокруг всё, прячется от него неумело и глупо, представляет, что он её не найдёт, когда станет искать — не пытается спросить разрешения или сообщить, уходит молча и решительно, как умеет только она.
Его губы трогает лёгкая, едва заметная усмешка — Вейя уходит так, словно Кассий может её потерять.

Он позволяет ей сбежать, забрав с собой Рейнора, который по счастливой случайности не получает новый заказ — Кассий сжимает зубы, находя их вместе, но сердце мальчишки не перестаёт биться. Он откладывает злость чтобы не сделать больно — Вейя переживает слишком многое и теряет больше, чем было бы достаточно, чтобы лишать её ещё хоть чего-то. А Кассий умеет ждать. Боль делит его тень на двоих вместе с Ютой.
Рейнор оступится.

С её уходом время превращается в вязкий, густой ком, липнет к коже мерным тиканьем долгих секунд, расползается сладким, тягучим пятном — цифры скрипящих часов кружатся рядом, больше похожие на странных двемерских мух, просыпаются стеклянными песчинками в минуты и дни. Кассий наблюдает за ними без особенного интереса — отгоняет, если тиканье становится слишком навязчивым, не трогает, если оно оседает на периферии.

Он делает ещё один горячий глоток, отставляет стакан, придвигаясь к столу, и меняет его на острое, привычно скрипящее по бумагам перо, но не успевает добраться до очередного документа — тени вздрагивают, едва Вейя ступает обратно. Юта довольно зажмуривается, разделяя с ним её возвращение.

Кассий откладывает воронье перо обратно, с мягким шелестом — пока волчица нетерпеливо переминается с лапы на лапу, облизывает чёрным, клубящимся языком дымку острых смоляных зубов.

— …Кассий, она… — мягкий рык кажется скучающим, почти просящим.

Он молча кивает — чувствует её так, словно Вейя стоит в паре шагов, — и прикрывает глаза, когда она зовёт его, когда подходит, когда голос становится отчётливее и увереннее. Последний шаг он делает сам.

Мрак принимает Кассия легко, не сопротивляется, покорный его желаниям, течёт вместе с ним, отступая обратно уже за знакомой узкой спиной — он кладёт на плечо Вейи ладонь, слышит внутри тоскующий отклик на это прикосновение, ощущает засевшие во внутренностях осколки разбитого, извращённого долгими страданиями в одиночестве тепла. Голос Вейи — знакомый, хрипловатый, с недовольными нотками, ещё отражается от высоких сводов негромким эхо перед тем, как навсегда исчезает, сожранный притаившейся темнотой.

— Я вижу, — он слегка улыбается.

Вейя разворачивается к нему, но Кассий не убирает руку, оставляя ладонь покоиться на её плече. Напившийся алой крови глаз соседствует рядом с тянущим чёрным провалом, заставляет что-то внутри замереть, подстёгивая потянуться к ней, подступить ближе, впиться зубами, выгрызая знакомое десятилетиями из другого, привязавшего его к себе злого тепла.
Её взгляд кажется таким же злым, как и тепло. И скучающим, и растерянным, и весёлым, жадным и страдающим одновременно — сплетает в одно столько всего, что расплести его может лишь Кассий.

— Тебя не было… — Кассий пропускает слово «слишком», позволяя себе только улыбнуться чуть шире, — долго. Нашла то, что искала?
Он склоняет голову набок, разглядывая каждую черту знакомого до стиснутых зубов лица, ощущает внутри тёплую, жадную дрожь, гася её лёгким, привычным усилием — от него слегка сжимаются на узком плече тонкие пальцы.

— Если хочешь, то можешь рассказать мне где ты была, — он слегка усмехается, пока его пальцы скользят выше, касаются глубокого шрама, протянутого широкой нитью вдоль всего её подбородка. — Или, может…

Он не успевает договорить — его перебивает скользящая тёмной рябью по ноге, по поясу, груди и забирающаяся на шею Вейи Юта.

— …Я скучала по тебе, дорогая… — негромко урчит она, а потом переводит взгляд горящих кровавых углей на Кассия. — …Мы скучали…